После мы все пожали Аманде руку и почти одновременно предложили проводить ее до дома. Она мило улыбнулась и ответила:
— Пусть меня проводит Милли.
Я чуть не растаял от гордости.
Целую вечность мы шли и болтали. Но это была не обычная болтовня. Аманда была не из тех, кто ходит вокруг да около. Вот каким я запомнил наш разговор (и не говорите, что это напоминает сцену из фильма).
Мы идем по аллее, усаженной голыми деревьями. Ночь холодная и безветренная. Где-то вдали гремит товарняк, совершающий долгий путь из Дурбана в Йоханнесбург.
Аманда: Так, значит, ты влюблен в Кристину?
Милли: Нет, конечно. Нет.
Аманда: Она тебя любит.
Милли: Правда?
Аманда: Она любит всех, у кого есть пенис.
Пауза. Милли щиплет себя за ногу, пытаясь набраться храбрости и задать вопрос.
Милли: А как же ты и… я слышал… то есть ходят слухи…
Аманда: Расстались в четверг. Думаю, тебе интересно узнать почему?
Милли пожимает плечами и кивает как идиот.
Аманда: Он очень милый. Классный парень, но мы с ним просто живем в разных мирах. У него все разговоры о каких-то дебильных розыгрышах и регби, а я хочу говорить о… ты знаешь, о чем.
Милли: Знаешь, ты почти идеальна. В тебе есть всё.
Пауза.
Аманда: Это ты так думаешь. А вот мне бы хотелось иметь некоторые качества, которых у меня нет…
Милли: Например?
Аманда: Так я тебе и сказала.
Они останавливаются около дома мистера Картрайта, у его старых серых ворот.
Аманда: Спасибо. Чудесный вечер. Полезно иногда напрячь мозговые клетки.
Пауза. Неловкий момент — Аманда пристально смотрит на Малька. Он смотрит на шнурки.
Аманда: Иди сюда, Джон.
Колокола, ангельский хор, дикие лошади мчатся вдаль… Они целуются. Занавес, темнота.
Сам поцелуй я не помню. Помню, что у меня тряслась левая нога и сердце билось, как барабан. А обратно домой я бежал, распевая «Динь-дон! Злой ведьме конец».
18 сентября, понедельник
19.00. Генеральная репетиция в костюмах и гриме (гримируют нас жены учителей и девчонки). Всё наконец устаканилось. Оркестр играет как надо, поем мы великолепно и общее впечатление превосходное. Плуту уже лучше, хотя его голос по-прежнему напоминает голос того парня, который озвучивает трейлеры к голливудским фильмам. Все было бы идеально, если бы не Альф Литтл (теперь известный как «дятел»), который играет мастера Бейтса, — заболтался с девчонками и забыл выйти на сцену. После репетиции Викинг дал ему по башке костылем, а Коджак запустил в него партитурой. Когда избиение окончилось, Викинг произнес проникновенную речь и пожелал нам всем спокойной ночи.
Переодевшись и удалив грим (крем попал мне в глаз, и Ева помогла вымыть его молоком), пытался найти Аманду, но она уже ушла.
Несколько часов сидел на подоконнике над кроватью, смотрел на звезды и слушал ночные звуки. Я не нервничал — просто боялся, что никогда больше не почувствую себя таким счастливым.
19 сентября, вторник
Вот и всё, милый дневник. Сотни часов репетиций, месяцы приготовлений — всё это ради сегодняшнего дня. Вся школа прямо-таки гудит от нетерпения. Предки позвонили и пожелали удачи, а Русалка прислала телеграмму:
Удачи детка тчк Русалка тчк.
(Что за странное слово — «тчк», да еще два раза? Неужели она снова сошла с ума?)
Все хлопают меня по плечу и спрашивают, не нервничаю ли я. Мой ответ — нет. (Как можно нервничать, если я собираюсь стать актером и мне предстоит всю жизнь этим заниматься?)
18.00. Сижу в туалете. Всё катится к чертям. Мне страшно, я дрожу как осиновый лист. Зал набит под завязку. (На первые три дня ни осталось ни одного билета!) Все первокурсники, второкурсники и третьекурсники будут там, не говоря уж об преподах и местных. В фойе все обнимаются и дарят друг другу открытки и цветы. Я спрятался в мужской раздевалке и просто не в состоянии никого видеть.
19.55. Все сели на места. Я слышу лишь далекий гул сотен взволнованных голосов. Викинг в ужасном зеленом костюме и красной бабочке (он выглядит почти так же дико, как я во втором акте) пожелал нам всем удачи. Аманда послала мне воздушный поцелуй и сказала: «Ты просто супер». В ту самую секунду я перестал волноваться и теперь готов ко всему!
20.00. Хор мальчиков из работного дома затаился в глубине театра и ждет нашего грандиозного прохода через зал под звуки «Еды, чудесной еды».
Вдруг раздаются аплодисменты.
Коджак кланяется и занимает свое место. Оркестр играет увертюру.
Первые аккорды «Еды, чудесной еды». Чувствую, что вокруг меня все пропитано страхом, но сам я не боюсь. Занавес поднимается… и вдруг раздается ужасный скрежет. Занавес замирает в метре от сцены. Все видят нижнюю половину вдовы Корни (не лучшую ее половину). Кто-то ахает, потом слышатся хихиканье и насмешливые выкрики. Викинг проносится мимо, сверкая пятками, другие вслед за ним. Оркестр Коджака снова играет увертюру… и снова… и снова. Мы ждем пятнадцать минут, потом вдруг занавес с жужжанием поднимается. Аплодисменты, крики. Начинается!
Я вышел на сцену и взглянул на океан улыбающихся лиц. Никогда прежде я не чувствовал такого восторга, такого… Бог мой, невозможно описать то чувство, которое возникает, когда на тебя смотрят сотни людей.
И вдруг всё кончилось — два часа пронеслись как вихрь. Помню только аплодисменты и смех и снова аплодисменты. А потом объятия и похлопывания по спине, как на школьном пикнике воскресным днем…
Потом я стоял у ворот Аманды, и мы целовались. На этот раз я уже не дрожал и наслаждался каждой секундой. Не могу поверить, что это происходит со мной!
20 сентября, среда
07.30. За завтраком меня все поздравляли. Учителя и ребята останавливали меня во дворе и в столовой и пожимали руку. Не могу сказать, что мне это не нравилось!
23.30. Сегодня наконец видел пьесу как наяву, а не как во сне. Зрители катаются по полу после каждой Папашиной реплики. Ему бы быть великим комиком, а не нашим учителем по английскому (хотя я рад, что это так!). Мои сольные партии, особенно «Не хотите ли купить?», вызывают шквал аплодисментов. Ребята в восторге, что Глок играет кровожадного злодея. Еву в роли Нэнси встречают громкими воплями, хотя, думаю, тут дело в ее сексуальном наряде проститутки, а не в актерской игре. А настоящий любимчик толпы — Плут: он и вправду талантлив, да и голос вернулся в норму.
