Рене принёс один из таких кувшинов в трапезную, развязал тряпицу: моментально по помещению распространился хмельной запах. Затем он отлил ржаного напитка в чашу, слегка пригубил и закашлялся от его крепости.
– Ох, отец, – упокой Господь твою душу – и как же ты это пил? Но сейчас, то, что надо…
Жиль начал бредить, Рене понимал: нельзя терять ни минуты, иначе юноша будет обречён. Он вылил всё содержимое чаши прямо в рот Жилю, затем достал меч из ножен и раскалил до красна на огне.
Рука юноши покоилась на табурете, что стоял рядом с его импровизированной постелью. Рене, не раздумывая, не дожидаясь пока остынет меч, хладнокровно отсёк юноше кисть чуть выше запястья.
Тело Жиля скрутила судорога, он сильно застонал… Рене придерживал своего подопечного, боясь, что то может упасть. Через некоторое время Жиль затих, его кисть валялась тут же на полу. Рене подобрал её и бросил в огонь.
– Несчастный, потерять руку в таком юном возрасте, – сочувствовал Рене, хотя по возрасту был всего на три года старше юноши, но исходя из жизненного опыта, – между ними царила огромная пропасть.
Рана Жиля запеклась, Шаперон ловко перевязал культю холщёвым полотенцем. Жар спадал, судороги перестали скручивать тело несчастного юноши, он ровно задышал, погрузившись в относительно спокойный сон: опасность миновала.
Рене безумно устал, уже рассвело, но в связи с последними событиями об отдыхе не могло быть и речи. Действие зелья уже прошло, и он, чтобы как-то взбодриться глотнул отцовского вина. По телу разлилось тепло, оно окупало храброго прелата, и тот заснул прямо сидя за столом.
Ему приснились Гийом и Соланж Шаперон. Они стояли молодые и красивые посреди поля, усеянного цветами. «Мать» улыбалась:
– Помни, Рене, мы любили тебя как родного, даже больше непутёвого Жульбера.
– Прости меня, сынок, что не смогу помочь… Твоя главная битва ещё впереди… Мой меч, которым я приводил в исполнение все городские казни, спрятан в погребе… Найди его… – говорил «отец».
Рене очнулся, сквозь открытые ставни вовсю светило осеннее солнце. Жиль мирно посапывал в углу на скамейке. Наступил новый день…
* * *
Рене не пришлось одеваться, завтракать также не хотелось. Он зачерпнул ковшом воды из ведра, стоявшего на кухне, слегка освежил лицо и направился к Жульберу. Дом брата находился на окраине города и выглядел вполне справно. Жена Жульбера, Мари, на пять лет старше него, женщина хозяйственная и деловая, вдова с двумя детьми, уже поднялась и управлялась по дому, затем она по обыкновению шла в небольшой магазин цветочника, где служила продавщицей.
Жульбер же спал. Он поднимался ближе к полудню и занимал себя тем, что ничего не делал. По началу Мари мирилась с подобным положением дел, всё-таки, она – вдова, но затем начала раздражаться, а в последнее время и вовсе насела на мужа с упрёками. Тот же отшучивался, потом заявил, что она, мол, должна быть благодарной, ибо досталась ему с двумя детьми и не молоденькой. Мари окончательно обозлилась и заявила, что Жульбер забыл в чьём доме и за чей счёт живёт. Настал его черёд обидеться…
Рене открыл дверь, в доме пахло свежими медовыми лепёшками, именно такими, как он любил ещё с детства.
– Мари! – позвал он.
Из кухни появился пятилетний мальчик в длинной домотканой рубашке, без штанишек, и, увидев гостя, убежал к матери на кухню. Рене последовал за сорванцом, застав хозяйку за завтраком: на столе стояла глиняная тарелка, до верху наполненная лепёшками, и кувшин парного молока.
– Здравствуй, Мари!
Женщина оглянулась, она прекрасно знала Рене и очень уважала своего шурина.
– О, сударь! Доброго здоровья! – она чинно ему поклонилась, ибо в Шоле все знали о том, что младший сын старого палача получил дворянство за особые заслуги перед королевством. – Откушайте с нами, прошу вас, не побрезгуйте.
Запах выпечки приятно щекотал в носу и Рене не устоял.
– Пожалуй, но немного. Я – не надолго.
– Как жаль, сударь, вы – не частый гость в Шоле, – затараторила хозяйка. – На днях я заходила к вашей матушке Соланж, она…
– Она мертва, – перебил её Рене. – И отец тоже…
Мари осела на табурет и перекрестилась.
– Господи помилуй, как же это так? – искренне удивилась она.
– Их убили, вероятнее всего – нынешней ночью. Благодарю за лепёшки. Я направляюсь к гробовщику Огюсту, затем в церковь – к священнику. Передай Жульберу, когда он соблаговолит проснуться, что родители покинули этот бренный мир. Все расходы по их погребению я беру на себя…
Гийома Шаперона, бывшего палача, знал весь Шоле. Гробовщик Огюст, сморщенный седой старик, прослезился, услышав скорбную новость.
– Да, зажился на этом свете, вот и Гийома не стало, – он отёр рукавом рубахи глаза. – Не волнуйтесь, господин де Шаперон, для вашего отца и матушки будет предоставлен самый лучший гроб. Вот прошу вас в мастерскую, извольте сами убедиться.
Рене выбрал два гроба, расплатился с Огюстом и направился в церковь к отцу Филиппу. Он также был стар и помнил Гийома ещё молодым и сильным юношей. Известие об убийстве четы Шаперон мгновенно облетело весь город. Не успел Рене закончить все приготовления к погребению, как к нему пожаловал сам прево. И тщательно записав все обстоятельства дела, он предположил:
– Наверняка – старая месть. Упокой Господь душу Гийома Шаперона, но за сорок лет, что он служил палачом, многие желали ему смерти…
Рене ничего не сказал: пусть прево думает как ему угодно. Он точно знал, кто убийца Шаперонов – настоятель Арман.
Вскоре пришли Мари и Жульбер. Несмотря на свою непутёвость и скверный характер, старший брат был безутешен. Женщина вызвалась привести в порядок тела покойных перед погребением, братья не возражали. Общее горе сблизило их.
Версия о старой мести мгновенно облетела Шоле, горожане, знавшие Гийома, были с ней согласны.
* * *
Рене совершенно забыл о графине, она же не покидала комнаты. Жиль по-прежнему спал в трапезной, громкие голоса и плач разбудили его. Очнувшись, юноша ощутил резкую боль в правой руке, машинально прижал её к груди и… тут же понял, что он – калека.
Рене отдавал распоряжения, Мари также занималась приготовлениями к похоронам, один Жульбер сидел за столом в трапезной, постепенно осушая кувшин с ржаным напитком.
Завидев Жиля, он тут же предложил:
– Давай, парень, выпьем, за упокой души моих отца и матери… Да, покарает Господь их убийцу…
Юноша подсел за стол.
– Кто вы, сударь?
– Жульбер Шаперон, брат, видимо небезызвестного тебе Рене, но – де Шаперона, – мужчина намеренно сделал ударение на частице «де». – Два брата: один – пьяница и бездельник, это как ты понимаешь, – я; другой – прелат, обласканный самим Главным инквизитором Денгоном, получивший дворянство из рук самого короля… – жаловался мужчина уже изрядно опьянев. Он налил ржаного напитка в чашу, поставив её перед Жилем. – Пей, ядре-е-еный, дух захватывает…
