– Вот возьми, купи у сервов
[57]
, что пожелаешь. Но только ничего им не рассказывай, в глухих селениях люди излишне любопытны.
Жиль воспрял духом, предвосхищая сытный ужин.
Вскоре, насытившись козьим молоком с лепёшками, домашним сыром и кашей из сорго
[58]
, они задремали. Неожиданно Рене очнулся, словно его толкнули. Он прислушался: донёсся приглушённый гул голосов, отблеск факелов проникал в дом.
– А вот и – сбиры.
Их было двое, видимо они прискакали в селение уже ночью, Рене определил их по отливающим в отблесках света доспехам.
– А с ними – добрые сервы, продавшие нам еду, но теперь вооружённые топорами и вилами. Жиль, проснись, уходим!
Плотное кольцо крестьян под руководством сбиров сжималось вокруг дома. Рене и Жилю ничего не оставалось делать, как снять седельные сумки, бросить лошадей на радость местных сервов, а самим скрыться в лесу.
* * *
Беглецы быстро отдалялись от селения. Сбиры хотели было организовать погоню, но сервы наотрез отказались потому, как на небе стояла полная луна. И никакие посулы или угрозы не смогли заставить их ступить в лес.
Царила почти кромешная тьма, сквозь верхушки деревьев, уже частично сбросивших крону, едва проникал лунный свет. Прелат, увы, не знал куда идти, в лесу он вообще плохо ориентировался, а ночью – тем более.
Он просто шёл вперёд, Жиль едва поспевал следом, постоянно спотыкаясь о корни деревьев. Там они молча шли несколько часов, начало светать…и под ногами захлюпала вода.
Рене увидел, что ноги его находятся примерно по щиколотку в воде. Объяснение было простым: они попали в болото. Как из него выбраться и насколько оно большое? – беглецы не знали и решили идти вперёд наперекор всему.
Они срезали с деревьев ветки покрепче, смастерив нечто вроде шестов, и продолжили свой путь.
Седельные сумки отягощали плечи, в них лежали огнива, остатки ужина, арбалеты, колчаны со стрелами – всё необходимое, без чего нельзя выжить. Поэтому просто так бросить их в болото было бы безумием.
Рене решительно продвигался вперёд – чавкающая жижа уже достигала пояса, – втыкая перед собой шест, дабы убедиться, что внизу есть твёрдая почва. Несколько раз шест проскальзывал вниз, так и не найдя опоры, – Рене вновь и вновь пытался нащупать незримую тропинку, ведущую через болота.
Жиль, молча следовал за своим господином, не ропща на трудности, выпавшие на его долю. Наконец почва становилась всё твёрже и твёрже – беглецы благополучно миновали болото.
* * *
Весь день Рене и Жиль пробирались через лес; в довершении всех напастей, начался дождь, укрыться было негде: пожухлая трава, деревья, стоявшие почти без листвы набухли от влаги. Они брели из последних сил, едва переставляя ноги, в животе урчало от голода. Если Рене, воспитанный монахами на постоянном укрощении плоти и непрекращающихся постах, ещё терпел, то Жиль, привыкший насыщать свою утробу в волю, неимоверно страдал.
Наконец он не выдержал, и схватил какой-то корешок, и начал остервенело его грызть.
– Жиль, ну что ты делаешь? – едва слышно вымолвил Рене. – Будешь страдать животом ещё больше…
– Пусть так, но я не в силах более переносить голод… – сказал юноша и продолжил поглощать корешок.
Рене махнул рукой: голод плохой советчик.
Они брели по лесу почти до вечера, не чувствуя под собой ног. Останавливаться на отдых не было смысла – дождь лил по-прежнему.
Уже давно стемнело, миновало время вечерней зари. Неожиданно впереди беглецов показалось нечто, по виду напоминающее хижину. Рене почувствовал тревогу, неожиданно обоняние уловило запах леса: почти до мельчайших подробностей.
«Неужели я опять чувствую? – удивился он. – Мой дар вернулся…Тогда чья же это хижина? Неужто ведьмы?»
– Жиль, стой здесь! – Приказал прелат и в одиночку направился вперёд к хижине.
Строение было старым и покосившимся, приблизившись к двери, Рене сразу же понял: здесь давно никто не живёт. Да, но тогда почему он чувствует нечисть? – этого он не мог понять.
Прелат настолько устал, что ему было всё равно, где отдыхать, – пусть даже в логове самой нечистой силы; и резко отворил дверь, как он и ожидал – хижина пустовала много лет, через круглое отверстие в потолке, в которое некогда выходил дым очага, виднелась луна, освещающая жалкое заброшенное жилище.
– Жиль! Иди сюда! Здесь вполне можно отдохнуть.
Хижина была завалена старыми сухими листьями и ветками, вполне подходившими на растопку. Рене достал из седельной сумки огниво и развёл огонь, который мгновенно начал поглощать листву.
Жиль разделся первым и разложил одежду около огня. Его правая рука всё ещё болела, но, несмотря на это он огляделся, заметив в углу хижины некие пучки трав, подвешенные к деревянному перекрытию потолка, под ними стоял старый котелок.
– Сейчас приготовим питьё…
– Ты уверен? А что это за травы? – Поинтересовался Рене, также снимая с себя промокшую одежду.
Жиль принюхался.
– Думаю: шалфей, мята, душица…а что это – не знаю. По крайней мере, можно сделать тёплое питьё, которое нам вовсе не помешает.
Рене кивнул, но чувство беспокойства так и не прошло, поэтому он положил меч рядом с собой и присел на сухую листву. Жиль подставил котелок под струйку воды, стекавшую над дверью, сполоснув его таким образом и затем, наполнив водой.
Вскоре беглецы наслаждались тёплым травяным питьём, прихлёбывая из котелка по очереди.
– Да, Жиль, сразу видно, что ты – сын трактирщика. Из ничего сделал настой… У меня, увы, нет подобных способностей.
– Зато есть те, которые даны немногим, – заметил Жиль.
Котелок с травяным отваром почти опустел, на беглецов навалился сон. Рене дремал, изредка посматривая на огонь, и подбрасывая листву, дабы тот не угас. Веки его набухли и потяжелели, не желая более открываться, тело и сознание постепенно сковывал сон.
Неожиданно Рене почувствовал тревогу, по телу пробежала дрожь, сердце учащённо забилось. Он мгновенно схватил пламенеющий клинок – тот же слегка светился около нижней гарды, где стояла таинственная печать – затем вскочил и застыл в фойне, готовый защищаться от приближающейся незримой силы.
Жиль по-прежнему спал, постанывая, его правая рука слегка подёргивалась. Вдруг огонь начал разгораться всё сильнее, несмотря на то, что почти вся листва и деревянный хлам, которые удалось обнаружить в хижине, прогорели.
