— Я вас слушаю, сударь.
— Дело касается наследства Жан-Жака Ланжеволя из Бар-ле-Дюка. Я внук его старшей сестры, Терезы Ланжеволь, которая в тысяча семьсот девяносто втором году вышла замуж за моего деда Мартина Шульце, военного хирурга брауншвейгской армии. Он умер в тысяча восемьсот четырнадцатом году. У меня сохранились три письма Жан-Жака Ланжеволя к его сестре и письма моих родных, в которых упоминается о его пребывании в доме моего деда, где он был проездом после сражения при Иене. Кроме того, я, разумеется, могу представить метрические документы, устанавливающие моё родство с ним.
Не будем утомлять внимание читателей подробным изложением всего, что говорил профессор Шульце мистеру Шарпу. На этот раз он изменил своей привычке и говорил весьма пространно. Правда, речь шла о том, о чём герр Шульце способен был говорить с неистощимым красноречием, ибо это была его излюбленная тема. Он стремился доказать мистеру Шарпу, англичанину, превосходство германской расы над всеми прочими. Предъявляя свои права на это наследство, Шульце главным образом ставил себе задачей вырвать его во что бы то ни стало из рук француза, который не способен распорядиться им с толком. Национальность его соперника — вот что больше всего возмущало профессора Шульце. Будь это немец, он, конечно, не стал бы настаивать на своих правах. Но то, что этот осмеливающийся выдавать себя за учёного француз может обратить свой громадный капитал на распространение французских идей, — эта мысль приводила его в исступление, он был готов на все, чтобы отстоять свои права.
Казалось, трудно было понять, что общего между этими политическими рассуждениями и наследством бегумы. Но мистер Шарп был достаточно опытным дельцом, чтобы уловить высшую связь между этими национальными чаяниями германской расы и персональными чаяниями господина Шульце в отношении богатого наследства. Они в сущности были одного порядка.
Однако никаких сомнений быть не могло. Сколь ни унизительно было для профессора Иенского университета оказаться в родстве с отпрыском низшей расы, тем не менее доказательства были налицо: бабка-француженка несла свою долю ответственности за появление на свет этого несравненного образца человеческой природы.
Правда, это родство было весьма отдалённым, и, следовательно, права профессора Шульце на наследство по сравнению с правами доктора Саразена были тоже весьма отдалёнными. Однако мистер Шарп тотчас же почуял возможность найти некие якобы законные основания для поддержания этих прав и, исходя из этой возможности, почуял и нечто другое, весьма заманчивое для фирмы «Биллоус, Грин и Шарп», а именно: превратить выгодное дело Ланжеволя в ещё более выгодный громкий процесс, нечто вроде «Джарндайс против Джарндайса» [12]
Диккенса.
Глазам мистера Шарпа представились груды гербовой бумаги, актов, протоколов, отношений. Но тут же у него мелькнула ещё более блестящая мысль — постараться привести своих клиентов, в их же, разумеется, интересах, к некоему обоюдному соглашению, которое принесло бы ему, мистеру Шарпу, почти столько же славы, сколько денег.
Итак, он сообщил герру Шульце, на каких основаниях наследником считается доктор Саразен, показал в подтверждение своих слов некоторые документы и дал понять, что, может быть, фирма «Биллоус, Грин и Шарп» и возьмёт на себя попытку оттягать какую-то часть в пользу герра Шульце на основании его эфемерных прав.
— Весьма эфемерные права, сударь, и если дело дойдёт до суда, вряд ли из этого что-нибудь выйдет.
Фирма может взяться за дело, только полагаясь на чувство справедливости, столь глубоко присущее каждому немцу. Оно-то и должно заставить герра Шульце признать за фирмой несколько иное, но гораздо более несомненное право — право рассчитывать на его благодарность.
Профессор Шульце обладал достаточной сообразительностью и не мог не оценить логического хода рассуждении талантливого дельца. Он, разумеется, немедленно успокоил его на этот счёт, не уточняя, однако, размеров своей благодарности.
Мистер Шарп попросил разрешения дать ему время ознакомиться с делом и, всячески изъявляя Шульце своё внимание, проводил его до двери. Разумеется, теперь уж не было и речи о считанных минутах, которыми он так дорожил.
Герр Шульце удалился, вполне убедившись, что формально у него нет никаких прав претендовать на наследство бегумы. Но в то же время твёрдо веря, что борьба между германской и латинской расой — а вести эту борьбу долг каждого уважающего себя немца — несомненно должна завершиться торжеством первой.
Теперь главной задачей мистера Шарпа было прощупать на этот счёт самого доктора Саразена. Вызванный телеграммой из Брайтона, доктор в пять часов вечера явился в кабинет поверенного.
Доктор Саразен выслушал сообщение с полным спокойствием, удивившим даже мистера Шарпа.
Он безо всяких обиняков тотчас же заявил, что действительно его родные часто вспоминали о двоюродной бабке, которая воспитывалась в доме какой-то знатной дамы, уехала вместе с ней за границу, а потом вышла замуж в Германии. Но он не знал точно ни имени, ни степени своего родства с этой бабкой.
Мистер Шарп, который уже успел заглянуть в свою картотеку, тщательно подобранную по алфавиту, любезно предложил доктору ознакомиться с нею.
— По всей вероятности, — сказал мистер Шарп, сделав вид, что он не вправе об этом умалчивать, — дело это придётся передать в суд, ибо у второй стороны имеются все основания для тяжбы, а процессы такого рода имеют свойства тянуться весьма неопределённое время. Конечно, доктору Саразену нет надобности посвящать соперника в семейные воспоминания, которыми он так откровенно поделился со своим поверенным. Однако письма Жан-Жака Ланжеволя к сестре, о которых говорил герр Шульце, это как-никак презумпция [13]
в его пользу; презумпция, по правде сказать, довольно невесомая, лишённая всякого законного основания, но все же она существует… Несомненно, герр Шульце постарается представить ещё кое-какие свидетельства, которые ему удастся извлечь из недр муниципальных архивов. Но может случиться и так, что за отсутствием подлинных документов соперник не побоится пустить в ход и поддельные… Тут все нужно предвидеть. Не исключена даже возможность и того, что после всех этих расследований и раскопок закон признает за этой так некстати появившейся с того света Терезой Ланжеволь и её ныне здравствующими потомками преимущественные права на это наследство. Во всяком случае, можно ждать массу всяческих каверз, придирок, недоразумений, — словом, тысячи поводов для бесконечного затягивания дела. Поскольку и та и другая стороны имеют значительные шансы на выигрыш, найдутся финансовые общества, которые охотно предоставят им кредит, возьмут на себя все издержки судопроизводства, нажмут на все рычаги и используют все юридические ухищрения. Один такой знаменитый процесс в канцлерском суде тянулся восемьдесят три года и прекратился только потому, что были истощены все средства: проценты, капитал — все было ухлопано дочиста! Так и здесь: расследования, комиссии, передача дела из одной инстанции в другую, тысячи разных процедур — все это может тянуться до бесконечности. Пройдёт десять лет, а суд все ещё не вынесет окончательного решения, и пятьсот миллионов по-прежнему будут лежать в банке.
