Но нельзя ли проникнуть в эту тайну, не изымая её из рук мертвеца?
Марсель прижался лицом к стеклу и попытался разобрать написанные знакомым почерком строчки. Сильно увеличенные рефракцией буквы отчётливо выступали в ярком снопе лучей. Как и всё, что исходило от герра Шульце, это письмо носило характер приказа. Вот что удалось прочесть Марселю:
«Распоряжение Б.К.Р.Ц. Ускоритъ на две недели срок экспедиции против Франсевилля. По получении приказа ввести в действие всё, что значится в инструкции. Операцию провести молниеносно, не отступая ни на йоту от моих указаний. Я хочу, чтобы по истечении пятнадцати дней Франсевилль был превращён в мёртвый город и чтобы ни один из его жителей не остался в живых. Я хочу напомнить миру гибель Помпеи и заставить его содрогнуться от ужаса. Точное выполнение моих инструкций обеспечивает желаемый результат.
Позаботьтесь доставить сюда трупы доктора Саразена и Марселя Брукмана. Я хочу их видеть и иметь перед своими глазами.
Шульц…»
Подпись обрывалась. Недоставало последней буквы и обычного росчерка.
Марсель и Октав молча переглянулись, потрясённые всесокрушающей ненавистью, которой полны были последние мысли этого гения зла.
Бросив последний взгляд на застывшее в зловещей усмешке лицо, они поднялись и направились к выходу.
Там, в лаборатории, в этой могиле, которая погрузится в беспросветный мрак, когда прекратится ток и погаснет электрическая лампа, труп стального короля сохранится подобно мумии какого-нибудь египетского фараона, покоящейся в своём саркофаге тысячи лет.
Час спустя Марсель с Октавом, освободив Сигимера, который весьма удивился этой неожиданной для него милости, распростились со Стальным городом и вышли на дорогу, ведущую в Франсевилль. Вечером они были дома.
Доктор Саразен работал у себя в кабинете, когда ему сообщили о том, что друзья вернулись.
— Зовите их скорей сюда! — вскричал он и бросился им навстречу.
— Ну, что? — только и мог вымолвить он, увидя их.
— Доктор, — сказал Марсель, — мы принесли вам добрую весть. Вы теперь можете быть спокойны. Вам больше нечего опасаться. Шульце больше нет. Шульце погиб.
— Погиб! — вскричал доктор Саразен и, опустившись в кресло, несколько секунд сидел молча, в глубокой задумчивости глядя на Марселя. — Дитя моё, — сказал он, наконец овладев собой, — пойми меня, я должен был бы радоваться его смерти, потому что она избавляет нас от страшного бедствия — от войны, которую я ненавижу больше всего в мире, от несправедливой, бессмысленной войны. Но, как это ни странно, твоё известие наводит меня на горькие размышления. Почему этот человек с такими исключительными способностями стал нашим врагом? Почему не направил он свой талант на служение добру? Сколько пользы он мог бы принести, если бы, объединив свои усилия с нашими, посвятил себя великой доброй цели — служению человечеству! Вот что невольно заставило сжаться моё сердце, когда я услышал эти слова — Шульце погиб. Но расскажи мне всё, что ты знаешь о его смерти.
Марсель начал подробно рассказывать, как они нашли Шульце в его таинственной лаборатории, которую он устроил так, что никто не знал о её существовании и не мог оказать ему помощи. Он пал жертвой своего невероятного тщеславия, ибо, одержимый идеей самовластия, хотел один управлять всем.
Но волею провидения могущественные силы, которые он желал один держать в руках, внезапно обратились против него и против его адских целей.
— Иначе и быть не могло, — сказал доктор. — Герр Шульце построил систему, основанную на совершенно ошибочных данных. Наилучшая система управления — это та, в которой нет ничего секретного, и в силу этого бразды правления после смерти одного правителя могут быть без всяких осложнений переданы другому.
— Вы сейчас увидите, доктор, — продолжал Марсель, — как все то, что произошло в Штальштадте, наглядно подтверждает ваши слова. Мы застали герра Шульце за его письменным столом — это тот центр, откуда исходили все приказы, которым Стальной город подчинялся беспрекословно, ибо они не подлежали обсуждению. Смерть застигла Шульце внезапно, в ту самую минуту, когда он писал приказ. Он предстал перед нами как живой, мне в первое мгновение даже показалось, что он вот-вот заговорит. Но этот злосчастный изобретатель стал жертвой собственного изобретения. Он был убит одним из тех страшных снарядов, которыми он намеревался уничтожить наш город. Этот снаряд взорвался у него в руке в тот самый момент, когда он подписывал приказ о нашем уничтожении. Вот слушайте.
И Марсель громко прочёл страшный приказ герра Шульце, который записал на память.
— Если до этого я мог ещё сомневаться в смерти Шульце, — сказал он, — то, что я увидел в Штальштадте, сразу рассеяло мои сомнения: жизнь Стального города прекратилась с того момента, как Шульце не стало. Подобно тому как в замке спящей красавицы внезапный сон прервал течение жизни, так смерть хозяина Штальштадта парализовала все вокруг.
— Да, — сказал доктор Саразен. — Это рука провидения. В тот самый момент, когда Шульце готов был обрушить на нас всю силу своего удара, правосудие всевышнего обратило этот удар против него.
— Да, так оно и случилось, — подтвердил Марсель. — Но не будем больше думать о том, что прошло, а займёмся лучше настоящим. Смерть Шульце обеспечивает нам мир, но вместе с тем это крах его великолепного предприятия, его полное банкротство. Ослеплённый своим успехом и своей бешеной ненавистью к Франции и, в частности, к вам, стальной король совершил ряд неосторожностей. В течение долгого времени он поставлял в кредит вооружение различным странам в надежде заставить их выступить против нас. Платежей по этому кредиту не скоро можно дождаться. Тем не менее мне кажется, что, взявшись серьёзно за дело, можно было бы поставить Штальштадт на ноги и употребить во благо те широкие возможности, которые до сих пор служили ненависти и злу. У Шульце может быть только один наследник, этот наследник — вы. Не следует обрекать на гибель такое мощное предприятие. Люди почему-то склонны считать, что наиболее выгодный способ действия — это полное уничтожение мощи противника. Какое заблуждение! Я думаю, вы согласитесь со мной, что из обломков этого гигантского крушения всё, что может служить на пользу человечеству, должно и следует спасти. И я со своей стороны готов целиком посвятить себя этому делу.
— Марсель прав, — поддержал его Октав, — и если ты, папа, согласен, я готов работать под его руководством.
— Ну конечно, я согласен и от всего сердца одобряю вас, дети мои, — ответил растроганный доктор. — Мы располагаем достаточным капиталом, и с вашей энергией и настойчивостью мы сумеем превратить Стальной город в такой арсенал, что никто в мире не посмеет напасть на нас. И так как мы, будучи самыми сильными, стремимся одновременно быть самыми справедливыми, — мы со временем научим человечество ценить блага мира и справедливости. Ах, Марсель, какие это чудные мечты! И когда я думаю, что благодаря тебе я увижу хоть часть этой мечты осуществлённой, то мне приходит мысль: отчего у меня не два сына? Почему ты не брат Октава? Мне кажется, для нас троих не было бы ничего невозможного.
