Но не пора ли уже возвратиться к доктору Швариенкрона, которого мы оставили на пороге школы в Нороэ?
Если он сразу же был узнан школьниками, которые никогда его раньше не видели, то этого нельзя было сказать об их учителе, знавшем доктора с незапамятных времён.
— Здравствуй, мой дорогой Маляриус! — радостно воскликнул доктор, направляясь к учителю с протянутой рукой.
— Добро пожаловать, сударь! — ответил тот, немного озадаченный и смущённый, как это бывает со всеми людьми, привыкшими к уединённому образу жизни. Доктор прервал Маляриуса как раз в ту минуту, когда он что-то объяснял ученикам.
— Извините, а с кем я имею честь?..
— О, неужели я настолько изменился с той поры, когда мы бегали взапуски по снегу и курили длинные трубки в Христиании? [38]
Да неужели ты забыл пансион Крауса и мне придётся напомнить тебе имя твоего товарища и друга?
— Швариенкрона! — воскликнул Маляриус. — Возможно ли это? Неужели это ты? Неужели это вы, господин доктор?
— Пожалуйста, без церемоний! Разве я не твой старина Рофф, а ты не мой славный Олаф, самый близкий, самый дорогой друг моей юности? О, я понимаю. Годы идут, и за тридцать лет мы немного изменились. Но ведь сердце не стареет, — не так ли? И в нём всегда останется уголок для тех, кого ты любил и с кем делил невзгоды в двадцать лет!
Говоря это, доктор смеялся и крепко жал обе руки Маляриуса, на глазах которого показались слезы.
— Мой дорогой друг, мой милый, милый доктор! — повторял он. — Мы не задержимся здесь. Я сейчас отпущу своих сорванцов. Разумеется, их это не огорчит, и мы пойдём ко мне.
— Да не стоит, право, — проговорил доктор, обернувшись к ученикам, которые следили с живым интересом за всеми подробностями этой сцены. — Я отнюдь не хочу мешать твоей работе и тем более прервать занятия этих славных ребятишек!.. Если ты хочешь доставить мне удовольствие, позволь мне посидеть рядом с тобой, пока ты будешь продолжать урок.
— С удовольствием, — согласился Маляриус, — но, по правде говоря, сейчас у меня душа совсем не лежит к геометрии, и раз уж я обещал распустить их по домам, то теперь мне нельзя нарушать слова! Впрочем, есть выход из положения. Если господину Швариенкрона будет угодно оказать честь моим ученикам и проверить их знания, то потом их можно будет освободить.
— Чудесная мысль! — сказал доктор, заняв место учителя. — Решено! Вот я и выступлю в роли инспектора! Скажите, а кто у вас здесь лучший ученик?
— Эрик Герсебом! — дружно ответили пятьдесят звонких голосов.
— Эрик Герсебом? Прекрасно. Ну хорошо, Эрик Герсебом, подойдите-ка, пожалуйста, сюда.
Двенадцатилетний мальчик, сидевший за первой партой, поднялся с места и приблизился к кафедре. Это был серьёзный и сдержанный ребёнок, с задумчивым лицом и сосредоточенным взглядом. Его смуглая кожа, тёмные волосы и большие карие глаза резко выделяли его среди белокурых, голубоглазых и розовощёких сверстников. Он не был скуласт и курнос и не ходил вразвалку, как большинство детей в Скандинавии. Одним словом, своей внешностью он заметно отличался от своеобразного и ярко выраженного скандинавского типа, к которому принадлежали его товарищи.
Так же как и они, Эрик Герсебом был в костюме из грубого сукна, какие носят обычно крестьяне бергенской округи. Но мягкие черты лица, небольшая, хорошо посаженная голова, природное изящество движений и непринуждённость манер — все подчёркивало в нём иностранное происхождение. И пожалуй, любого психолога эти особенности поразили бы не меньше, чем доктора Швариенкрона. Однако ему показалось неудобным так долго разглядывать мальчика, и он приступил к опросу.
— С чего же мы начнём? Может быть, с грамматики? — спросил он.
— Как будет угодно господину доктору, — скромно ответил Эрик.
Доктор задал ему два несложных вопроса. К его величайшему удивлению мальчик приводил примеры не только из шведского, но и французского, и английского языков. Впрочем, Маляриус преподавал своим ученикам и иностранные языки, полагая, что усвоить одновременно три языка так же легко, как и один.
— Разве ты их обучаешь и французскому и английскому? — обратился доктор к своему другу.
— А почему бы и нет? К тому же я знакомлю их ещё с основами греческого языка и латыни. В этом я не вижу вреда.
— И я тоже, — ответил доктор, улыбаясь. И он открыл наудачу том Цицерона [39]
, откуда Эрик Герсебом свободно перевёл несколько фраз.
В этом отрывке речь шла о цикуте, выпитой Сократом [40]
. Маляриус посоветовал доктору спросить, к какому виду растений относится цикута. Эрик не задумываясь ответил, что она принадлежит к семейству зонтичных, и тут же указал все отличительные признаки этого растения.
От ботаники перешли к геометрии. Эрик великолепно доказал теорему о сумме углов треугольника.
Доктор все больше и больше удивлялся.
— А теперь обратимся к географии, — сказал он. — Назовите мне море, которое граничит на Севере со Скандинавией, Россией и Сибирью.
— Это Северный Ледовитый океан, — ответил Эрик.
— А с какими морями он сообщается?
— С Атлантическим океаном на западе и с Тихим — на востоке.
— Не назовёте ли вы мне два или три наиболее значительных порта на Тихом океане?
— Я могу назвать Иокогаму в Японии, Мельбурн в. Австралии, Сан-Франциско в штате Калифорния.
— Итак, если Северный Ледовитый океан с одной стороны соединяется с Атлантическим, который омывает наши берега, а с другой стороны — с Тихим океаном, то не кажется ли вам, что кратчайший путь в Иокогаму или в Сан-Франциско пролегает именно через Северный Ледовитый океан?
— Конечно, господин доктор, — ответил Эрик, — если бы только этот кратчайший путь был доступен. Но до них пор все мореплавателя, которые пытались следовать этим путём, наталкивались на льды и если им и удавалось уцелеть, то они вынуждены были отказываться от своего намерения.
— Вы говорите, что были неоднократные попытки проложить путь на северо-восток через Ледовитый океан?
— Не менее пятидесяти попыток в течение трех столетий, и все они были безуспешны.
— Не могли бы вы перечислить некоторые из этих экспедиций?
