Так тебе и надо, Жюль!..
Здесь, на высоте десять тысяч метров, все видится совсем под
другим углом. Здесь, на высоте десять тысяч метров, процесс вживания
(вживления) в Мерседес Гарсия Торрес проходит достаточно безболезненно. За
время, проведенное в камере, я так и не решилась внести в кроссворд себя –
теперь мне это удалось.
Наконец-то.
Если картина и не стала более ясной – то уж более полной она
стала наверняка.
После окончания полета я беру журнал с собой – я просто не в
силах с ним расстаться. Мысль о журнале примиряет меня с отсутствием
художественных и литературных навыков. Возможно, он станет моим единственным
спутником в Париже, он ляжет на стол в любом кафе (все знают, что в Париже
полно кафе, бистро и ресторанчиков на открытом воздухе) и не будет распускать
перья, уверяя, что он – amant chic
[25]
. Единственное неудобство –
с журналом не поговоришь.
Но и платить за его кофе не придется.
– …Это здесь, мадам?
– Похоже.
Таксист-алжирец оказался честным человеком. Сумма, которую я
заплатила за дорогу от аэропорта до отеля, вполне щадящая. Хотя за те же деньги
в Марокко я вполне могла бы достичь Сахары и провести там неделю, кочуя по
бедуинским стоянкам. И в связи с Сахарой меня так и тянет поторговаться:
– Не многовато ли? – спрашиваю я таксиста. –
Это дорого.
– Это Европа, мадам.
«ЭТО ЕВРОПА» – убийственный аргумент. Это Европа, а
следовательно, будь готов выкладывать денежки за малейшую фигню, за каждый твой
чих с тебя сдерут втридорога. «Это Европа» – лениво-безапелляционные интонации
таксиста мне хорошо знакомы; то же самое на протяжении трех лет произносила я
сама, добавляя лишь частичку «не»:
это не Европа.
– Хорошо. Держите деньги.
– Приятного отдыха в Париже, мадам!
Приятный отдых, ну да. Интересно только, как долго он
продлится.
Отсутствие навыка жизни в крупном городе. Я уже позабыла,
что это значит – жить в крупном городе, хотя из окна такси Париж вовсе не
выглядел мегаполисом. Я уже позабыла, что существуют дома с большими окнами,
непомерно большими окнами, чудовищно большими окнами – тут и до океанария недалеко,
и до дельфинария, из которого живенько ретировался покойный Фрэнки. После
бело-синей Эс-Суэйры и терракотового Марракеша разноцветные фасады парижских
домов (с засильем элементов декора) утомляют и режут глаз. Но подозреваю, что и
к фасадам, и к окнам можно привыкнуть.
Гораздо быстрее, чем к имени Мерседес Гарсия Торрес.
Я стою против отеля «Ажиэль» (в этом меня уверяют вывески
справа и слева от входа). Прямо над входом – помпезный фриз в стиле то ли
барокко, то ли рококо; беленый нижний этаж сменяют кирпичные верхние.
Балкончики и балконы, перекликающиеся с фризом кокетливые барельефы на фасаде,
все, чего я хочу – снова оказаться в «Sous Le Ciel de Paris».
Возьми себя в руки, Сашa. Возьми себя в руки, Мерседес.
«SousLe Ciel de Paris» – таким, каким ты любила его, таким, каким
помнила, – больше не будет никогда. Чертов Доминик, чертов Алекс, чертов
Фрэнки – единственное занятие мужчин, за исключением войны и футбола, –
ломать жизнь беззащитным женщинам.
В этом они, как правило, преуспевают.
В воздухе остро пахнет зеленью и неведомыми мне цветами,
таких запахов в Эс-Суэйре просто не существует – это можно считать плюсом. И
лишним поводом, чтобы наконец войти под сень «Ажиэля», симпатичного местечка,
как отрекомендовал его Доминик.
«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
С ДОМАШНИМИ ЛЮБИМЦАМИ
БЕЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ОПЛАТЫ!»
Начало вдохновляет. Равно как и девушка-портье, с кем-то
разговаривающая по телефону. Поначалу язык, на котором ведет беседу девушка,
кажется мне не то чтобы незнакомым, но – неуместным. Фу ты черт, это же
русский!..
Приехали.
Податливая Сашa" Вяземски (или лучше вернуться к Саше
Вяземской?) обрадовалась бы этому факту несказанно и тотчас бы вступила с
девушкой в переговоры. На русском. Возможно, мы бы даже подружились, и она
смогла бы выкроить пару часов, чтобы показать мне город. Или – окрестности
отеля, или ближайшую станцию метро. Или… да мало ли на что можно бросить глаз в
Париже! Беда в том, что Мерседес Гарсия Торрес не знает русского, и
приятельницами с девушкой-портье нам не быть.
По определению.
Она уже заметила меня, и прикрывает рукой трубку. А потом и
вовсе прерывает разговор.
– Добрый день, мадам!
– Добрый. Для меня забронирован номер.
– Ваше имя?
Еще не поздно отказаться от коротко стриженной брюнетки в
солнцезащитных очках. Еще не поздно произнести собственное, перепачканное
кровью Франсуа Пеллетье, имя. От того, что я скажу, будет зависеть весь мой
сегодняшний день, и завтрашний, и все последующие дни. Если я произнесу «Сашa
Вяземски», девушка сразу же внесет эту информацию в компьютер, к какой сети
подключен гостиничный компьютер – неизвестно. Но уж наверняка не к той, которую
ежедневно вытягивает Ясин. Разве что размер ячеек сети совпадает – он мельче
мелкого. Из них не вырвешься. Следователь-араб просит своего французского
приятеля-полицейского пошерстить отели на предмет нахождения в них
вышеозначенной Сашa – и все, дело сделано. Я поймаюсь на крючок рано или
поздно.
– …Ваше имя, мадам?
– О, простите. Мерседес Гарсия Торрес.
– Одну минутку. – Девушка углубляется в монитор. –
Да. Есть. Номер двадцать семь.
– Двадцать семь? Почему двадцать семь? – Я
безмерно удивлена.
– Что-то не так? Человек, который делал заказ,
настаивал именно на этом номере.
Слезы выступают на глазах совершенно непроизвольно,
совершенно не к месту, милый, милый Доминик, он решил сделать мне скромный
подарок под занавес, преподнести бездарной актрисульке букетик незабудок: жест
с номером больше, чем на незабудки, не тянет.
– А номер двадцать пять свободен?
– К сожалению, мадам.
К сожалению – нет. Что ж, три года я прожила в двадцать
седьмом – поживу еще.
– Двадцать пять – мое счастливое число.
– Увы, – девушка искренне огорчена. – Но я
могу предложить вам пятнадцатый. Или тридцать пятый.
– Они с видом на океан?
– Простите, мадам? – переспрашивает девушка. –
Я не поняла.
– Это шутка.
– А-а… ха-ха-ха! – Смех дается ей с большим
трудом; усилие, с каким она выдавливает его изо рта, обычно прилагают для
извлечения из тюбика остатков зубной пасты.
– …не очень удачная шутка.
