Я услышала, как Петтифер произнес: «Привет, Джосс!» Судя по его тону, он был рад пришедшему.
— Она здесь?
— Кто «она»?
— Ребекка.
— Да, здесь. Сидит в гостиной… Я как раз собирался подать ей кофе.
— Сделай и вторую чашку, для меня, будь другом. Черного, и покрепче.
В холле раздались шаги, и через секунду он был уже в гостиной, стоял в дверях — длинноногий, черноволосый и, вне всякого сомнения, сердитый.
— Какого черта… что вы себе позволяете! — возмущенно начал он.
Я почувствовала, как ощетиниваюсь — шерсть моя начала подниматься на загривке, как у собаки, изготавливающейся для нападения. «Домой», так сказал Элиот. Я в Боскарве, я у себя дома, а к Джоссу это не имеет никакого отношения.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Я заехал за вами, а миссис Керноу сказала, что вы уже ушли!
— Ну так и что?..
— Я же велел вам ждать!
— Я решила не ждать.
Он молчал, кипя от гнева, но в конце концов вынужден был принять это как данность.
— В доме знают, что вы здесь?
— У ворот я встретила Элиота. Он привез меня сюда.
— А куда он делся?
— Пошел искать мать.
— А еще кого-нибудь видели? Гренвила видели?
— Нет.
— Гренвилу сказали о вашей маме?
— С утренней почтой сюда пришло письмо от Отто Педерсена. Но не думаю, что Гренвилу о нем известно.
— Пусть Петтифер отнесет ему письмо. Он должен быть в комнате, когда Гренвил прочтет его.
— Петтифер так не считает.
— А я считаю, — сказал Джосс.
От такого вопиющего и возмутительного нахальства я буквально онемела, но пока мы испепеляли друг друга злобными взглядами поверх красивого ковра и огромной вазы благоухающих нарциссов, со стороны голой, не застеленной ковром лестницы и из холла раздались голоса и шаги, приближавшиеся к нам. Я услышала, как женский голос спросил:
— Она в гостиной, Элиот?
Пробормотав какие-то слова, показавшиеся мне нецензурными, Джосс перешел к камину, где, повернувшись ко мне спиной, стоял и смотрел на пламя, а через секунду в дверях показалась Молли. Слегка запнувшись на пороге, она двинулась ко мне, протягивая руки.
— Ребекка!
Значит, было решено оказать мне теплый прием. Вошедший за ней следом Элиот прикрыл дверь. Джосс даже не повернулся.
По моим подсчетам, Молли должно было теперь перевалить за пятьдесят, но поверить в это было трудно. Она была пухленькая, хорошенькая, с тщательно уложенными волосами неяркой блондинки, голубоглазая. На свежем ее лице заметны были веснушки, что еще больше молодило ее. Одета она была в синюю юбку, шерстяной жакет и кремовую шелковую блузку; у нее были стройные, изящной формы ноги и руки с наманикюренными пальчиками — овальные розовые ногти, пальцы в кольцах и на запястьях чудесные золотые браслеты. Надушенная, безукоризненно ухоженная, она почему-то напомнила мне очаровательную пеструю кошечку, аккуратно свернувшуюся на самой середине своей атласной подушки.
— Боюсь, мое появление поразило вас, — сказала я.
— Нет, не поразило, но было неожиданным. А ваша мама… Мне так ужасно жаль… Элиот сказал мне о письме.
При этих словах Джосс круто повернулся, оторвавшись от камина.
— Где письмо?
Молли перевела на него взгляд, по которому невозможно было догадаться, только ли в этот момент она осознала его присутствие в комнате или же видела его и раньше, но решила не замечать.
— Джосс, я считала, что сегодня утром тебя не будет на работе.
— Да, я только что подъехал.
— Думаю, ты знаком с Ребеккой.
— Да, мы уже познакомились. — Он колебался в нерешительности, словно делая усилие, чтобы не вспылить. Потом он улыбнулся невеселой улыбкой и, опершись о камин широкими плечами, вдруг извинился: — Простите. Я знаю, что это не мое дело… но то письмо, которое пришло утром… где оно?
— У меня в кармане, — сказал Элиот, впервые подав голос. — А в чем дело?
— Только в том, что я подумал, не лучше ли будет, если это известие старику передаст Петтифер. По-моему, именно он должен это сделать.
Ответом ему было молчание. После паузы Молли выпустила мои руки и повернулась к сыну:
— Он прав, — сказала она. — Петтифер самый близкий Гренвилу человек.
— Я не против, — ответил Элиот, но глаза его глядели на Джосса с холодной враждебностью. Я и сама испытывала сходное чувство. Я была солидарна с Элиотом.
Джосс опять повторил:
— Простите.
Молли была сама вежливость.
— Ах, за что? Наоборот, очень предусмотрительно с твоей стороны проявить такое внимание.
— Это и вправду не мое дело, — сказал Джосс.
И Элиот, и его мать выжидали с подчеркнутым терпением. Наконец Джосс понял намек и, оторвав плечи от камина, сказал:
— Ну, если вы меня извините, я пошел — надо поработать.
— Ты будешь здесь обедать?
— Нет. В моем распоряжении всего два часа. Надо будет вернуться в магазин. Съем сандвич в пабе. — Он кротко улыбался всем присутствующим, не обнаруживая и следа своего норова. — Но все равно — спасибо.
И он ушел — скромный, сознающий свою вину, видимо, поставленный на место. Вновь лишь молодой служащий, наемный работник, которого ждет неотложная работа.
6
Молли проговорила:
— Вы его извините. Он не отличается особым тактом.
Элиот хмыкнул:
— Чтобы не сказать больше!
Обращаясь ко мне, Молли начала объяснять:
— Он реставрирует нам кое-какую мебель. Мебель старая, с ней много возни. Мастер он прекрасный, но никогда не знаешь, ни когда он придет, ни когда соберется уйти.
— В один прекрасный день, — заметил ее сын, — я не выдержу и сверну ему шею. — Он одарил меня очаровательной улыбкой, вокруг глаз у него собрались морщинки, а выражение их совершенно не сочеталось со свирепостью только что сказанного. — Но и мне пора. Я и так задержался и теперь безнадежно опаздываю. Ребекка, вы меня извините.
— Конечно. Это вы меня простите. Боюсь, что всему виной тут я. Спасибо, вы были так любезны…
— Я рад, что остановил машину. Наверное, почувствовал, что дело важное. Ну, увидимся.
— Конечно, увидитесь, — живо отозвалась Молли. — Как можно ей уйти, едва найдя нас!
— Ну, оставлю вас вдвоем. Надеюсь, вы справитесь…
Он направился было к двери, но мать мягко окликнула его:
