У меня перехватило дыхание, словно удар получила я сама. Каким-то чудом я осталась сидеть на месте, но от страха спина покрылась липкими мурашками. Лулу, отчаянно, по-птичьи запищав, вскочила и, закрывая разбитое лицо руками, бросилась вон из комнаты. Взглянув на Боцмана, который задумчиво вытирал бегущую из порезанной губы кровь, я увидела, что он ничуть не выбит из колеи. И тогда я испугалась по-настоящему и уставилась на Шкипера.
Я была уверена, что достаточно одного Пашкиного взгляда, чтобы никакой сатисфакции не воспоследовало. Но Шкипер старательно прикуривал сигарету и смотрел в дальний угол, словно никогда раньше не замечал обосновавшегося там огромного паука Филиппа, которого Сонька боялась трогать даже тряпкой. Боцман поднялся из-за стола. Сразу стало видно, что они с Жиганом в очень разных весовых категориях. Но Жиган был моложе на десять лет, гораздо подвижнее и, как я помнила, неплохо владел капоэйрой.
[8]
Для капоэйры, впрочем, он был слишком пьян и, видимо, сам сознавал это, потому что через мгновение в его руке блеснуло лезвие.
Я выросла в босяцком районе старой Таганки, и пьяные размахивания ножом не могли напугать меня. Такие спектакли случались в нашем дворе на Северной регулярно; я сама в ранней молодости болталась по вечерам с вилкой в кармане, боясь за свою честь. Вилка, как авторитетно объяснил мне тогда Яшка Жамкин, холодным оружием не являлась, и посадить за ее ношение меня не могли. Но поножовщины никогда не начиналось ни тогда, в нашей с дедом квартире, ни сейчас, в этом доме, – какие бы люди к нам ни приходили. Разумеется, в этом была заслуга не моя, а Шкипера, и сейчас я снова повернулась к нему. Все еще можно было остановить, и я не понимала, почему Пашка молчит. А он… молчал. Даже не поворачивал головы, всецело увлекшись маневрами Филиппа вокруг ночной бабочки, сидевшей на жалюзи. Боцман выждал немного (он тоже явно ждал реакции Шкипера), затем выбрался из-за стола и не спеша шагнул к Жигану.
Все-таки до старой гвардии Жигану было далеко. Я даже не смогла понять, как все произошло. Неповоротливый, похожий на оживший шкаф Боцман молниеносным движением сорвал со спинки стула чью-то кожаную куртку и швырнул ее в лицо Жигану. Тот тут же отбросил ее, но было уже поздно. Через минуту нож валялся под столом, а Боцман без особых усилий и даже довольно нежно укладывал Жигана вниз лицом на диван.
– Отдохни, рыбочка моя…
«Рыбочка» материлась на трех языках, бешено выдиралась, но освободиться из боцмановских лап было невозможно. Через несколько минут до Жигана это окончательно дошло, и он перестал брыкаться. За столом послышался негромкий смех, Ибрагим сказал что-то ехидное, Грек уважительно вздохнул. На физиономии Яшки Жамкина испуг мешался с восхищением; он тщетно пытался принять непринужденный вид и никак не мог закурить.
И тогда из-за стола встал Шкипер. Он подошел к дивану, обменялся с Боцманом рукопожатием, одним рывком поднял Жигана на ноги, взял его за ухо и, как нашкодившего пацана, вышвырнул за дверь. Я слышала, как Жиган упал, но из-за двери не донеслось ни слова. Боцман неодобрительно покачал головой, но Шкипер, случайно или намеренно, не заметил этого и вернулся за стол.
– Кто сдавал?
– Я… – растерянно сказал Яшка.
– Ну, так давай, чижик, что примерз? Люди ждут…
Яшка шумно перевел дыхание и взял в руки колоду. Через стол он посмотрел на меня, и я подумала, что только у нас двоих в комнате такие перепуганные физиономии. Остальные смотрели в карты как ни в чем не бывало; Ибрагим даже дотянулся до новой бутылки, открыл ее и спокойно налил вина себе и сидящему рядом Греку. Покер пошел своим чередом. Но я уже не могла спокойно наблюдать за игрой, руки у меня дрожали, как я ни стискивала их между коленями, и, высидев для приличия еще минут пятнадцать, я ушла.
Шел уже второй час ночи, но я знала, что теперь точно не засну, и, постояв немного в пустом холле, двинулась на кухню. Там, в раковине, оставалась грязная посуда, я решила ее домыть и таким образом немного успокоиться.
На полу темной кухни отпечатались лунные полосы. Я зажгла свет, пошла было к раковине, но в это время в углу около большого стола что-то шевельнулось, и я чуть не заверещала с перепугу на весь дом. Потом пригляделась – и, глубоко вздохнув, сказала:
– Здрасьте, я ваша тетя… Допрыгался, паршивец?
Жиган молчал: до меня доносилось только его хриплое дыхание. Он сидел в полутемном углу, с опущенной головой, но я смогла рассмотреть, что ни крови, ни ссадин на его лице не было: значит, Боцман даже не стал его бить. На мою сентенцию он не огрызнулся. Я подошла к раковине, пустила воду.
– Чего сидишь? Иди наверх, проспись. Одни неприятности от тебя.
Он не ответил, но почему-то и не ушел. Я повернулась к нему спиной и молча начала мыть посуду. Видит бог, если бы я знала, что Жиган здесь, я бы шага не сделала на кухню, а теперь – не убегать же мне было… Я торопилась, мыла тарелки кое-как, но зато они быстро закончились. Выключив воду, я подняла руку с последней тарелкой к полке… и чуть не уронила ее. Потому что за спиной у меня раздался совершенно детский, мокрый, очень отчетливый всхлип.
Первым делом мне пришло в голову, что у меня галлюцинации на нервной почве. Глубоко вздохнув, я обернулась, увидела лицо Жигана и поняла, что галлюцинация продолжается и с ней надо что-то делать. Жиган, видимо, тоже это понял и молча вылетел из-за стола. Я едва успела поймать его за плечо уже на пороге кухни:
– Сдурел?! Там мужики! Лу! Сиди здесь! Жиган, да бог с тобой, дурак, стоит ли так из-за ерунды всякой… Пустяки же. Ты пьяный был, все всё понимают… А на черта было так надираться-то?! В твои годы соображать пора, не маленький уже. Да сиди ты, не дергайся, уймись, сейчас воды дам…
Но дать ему воды я не успела, потому что Жиган уронил голову на стол и даже не заплакал, а просто взвыл сквозь стиснутые зубы. Я видела, как его трясет. Было очевидно, что это обычная пьяная истерика, помноженная на пережитое унижение, но все-таки я, помедлив, села рядом. И сидела, гладя его вспотевший, горячий затылок, до тех пор, пока Жиган не успокоился.
Придя в себя, Жиган тут же отстранил меня; странно, что он при этом не выругался. Я протянула ему кухонное полотенце.
– Высморкайся. И поди умойся – там, в раковине.
Первому совету он последовал, огласив кухню трубным звуком, но к раковине не пошел. Я взяла еще одно полотенце, намочила его край из бутылки с минеральной водой, дала Жигану. Он неловко протер лицо, а остатки воды из бутылки жадно выпил.
– Ступай, ложись спать, – сказала я, похлопав его по спине. – Завтра все пройдет.
– Куда я пойду? – хрипло спросил он, не поднимая головы. – Все еще там… Слышно будет. Я не могу мимо них…
Он был прав: из зала отчетливо прослушивалось все, что происходило в холле, все двери были открыты, и пройти незамеченным ни наверх, ни к выходу из дома Жигану бы не удалось. Подумав, я подошла к окну, отодвинула до предела жалюзи и открыла большую створку.
