– А что положено? Мартини можно?
– Все можно… – последовал пространный диалог по-французски между Шкипером и гарсоном (я уже ничему не удивлялась), затем последний ускользил прочь, певица на эстраде закончила блюз, маленький оркестр тут же заиграл что-то другое, а Шкипер, к моему ужасу, предложил:
– Пошли пока танцевать?
– А… а… – запаниковала я. – А разве тут можно? Смотри, все сидят, жуют…
– Ну, сидят… геморрой берегут. Пошли, Санька!
– А ты что, умеешь? – не поверила я.
– Ну-у… Я, конечно, не Жиган, танго не изображу…
– Они румбу играют.
– То есть задом надо вертеть? – слегка насторожился Шкипер.
– Задом – это самба, – нервно поправила я. – Давай лучше посидим, вон мне мартини несут.
Шкипер молча улыбнулся, покачал головой, чуть заметно показал мне глазами вправо, я удивленно проследила за его взглядом – и увидела Саша.
Она сидела одна за небольшим столиком у стены: я прошла в ресторан мимо нее, не заметив. Поймав мой взгляд, она улыбнулась, – так же мило, как утром в номере, – и слегка приподняла бокал. Я растерянно кивнула, на миг выпустив Шкипера из поля зрения. И зря. Потому что он уже стоял передо мной и протягивал руку.
Наверное, все смотрели на нас, когда мы выходили на открытый паркетный квадрат в центре зала. Но мне уже было не до этого, потому что Шкипер сжимал мой локоть и озабоченным шепотом спрашивал:
– Детка, что я должен делать?
– Притворяйся, что ты меня любишь, и за ногами следи.
– И притворяться… и за ногами? – озадачился Шкипер. – Это как?
– Гос-споди, наказание… Я сама, сама тебя поведу, только не упирайся. Бери за талию… За талию, говорят тебе, кобель!
– Но я же типа тебя люблю…
– Заткнись… Если споткнешься – продолжай, не стой. Ой, ты сигарету не выплюнул… Здесь вообще разве можно курить?!
– Черт… Ладно, куда ее теперь… Поехали, детка!
И мы «поехали».
Наверное, это была очень странная румба. Мне еще ни разу в жизни не приходилось вести мужчину, но я справилась сносно, потому что Шкипер старался как мог и всего один раз наступил мне на ногу. К тому же он сумел поймать ритм, и это наполовину облегчило нашу задачу. Во второй части танца Шкипер даже высказался:
– Санька, ты, я вижу, меня не любишь? Я один выделываться должен?
– Ох… Сейчас. – Я приблизилась вплотную, улыбнулась, как портовая проститутка, и положила голову ему на плечо. Неожиданно он передал свою погасшую сигарету пробегающему мимо гарсону и притянул меня к себе – резко, даже грубо, стиснув мне сзади шею жесткими пальцами. И, прежде чем я успела испугаться или возмутиться, начал целовать. Не прекращая румбы.
Прервать танец я не могла. Вырваться от этого поганца – тоже. К тому же через полминуты я обнаружила, что отвечаю ему. Это уж точно было моветоном, но мне вдруг стало все равно. Приблизившиеся глаза Шкипера казались совсем черными.
– Санька… Санька… Санька-а…
– Шкипер… Люди кругом… Господи, что ты делаешь, зачем?..
– Чтобы мне в аду о чем вспомнить было.
– Я не пущу… тебя… в ад…
– Кто ж нас спросит, детка?.. Ты молчи… Скоро всё.
Оркестр доиграл последние такты. Певица умолкла. Наступила тишина. Внезапный взрыв аплодисментов заставил меня вздрогнуть и оглянуться. Мы со Шкипером по-прежнему стояли вдвоем, обнявшись так, будто завтра нужно было умирать, а из-за столиков нам, улыбаясь, хлопали дамы в бриллиантах и их пузатые кавалеры.
– Спасибо… – пролепетала я, в последний момент удержав себя от профессионального реверанса. Шкипер снова чуть заметно сжал мой локоть, придавая мне нужное направление. Это было не лишним, поскольку я напрочь забыла, где мы сидели. И только уже сидя за столом и глотая, как воду, ледяное мартини, я вспомнила о Саша и скосила глаза. Но ее место у стены было пустым. Я посмотрела на Шкипера. Тот ухмыльнулся и спросил:
– Устрицы, детка?
Уже поздним вечером мы вышли из ресторана на бульвар. Я была в полуобморочном состоянии от усталости, но очень хотелось выйти на свежий воздух перед тем, как подниматься в номер. Шкипер тоже извелся без сигарет и возражать не стал.
На бульваре Мадлен светились желтые и голубые огни, окна домов. Остывший к ночи осенний воздух пробежал по разгоряченной спине холодными коготками. Где-то рядом, на площади Звезды, играла музыка. Мимо прошла, смеясь и негромко разговаривая, компания молодежи. Под фонарем высокий и худой сенегалец с дредами до пояса, похожий на Боба Марли, устало разбирал свой лоток с фруктами. Я долго смотрела на них; потом, не веря своим глазам, подошла ближе.
Апельсины на лотке сенегальца были совершенно неестественных размеров: каждый с небольшую дыню. Я завороженно смотрела на это чудо, а сенегалец – на меня. Или, возможно, на мои бриллианты. Когда же от темной стены отделился Шкипер в вечернем костюме от Армани, глаза негра стали едва ли не больше его апельсинов. Вероятно, прежде у него не было таких покупателей. Он перестал убирать свои фрукты, вытер руки о грязные джинсы и поклонился, чуть не подметя дредами тротуар:
– Месье, силь ву пле… Апельсин пор мадам…
– Мадам, хочешь апельсинку? Вообще-то тут на каждом углу такие.
– Хочу! Хочу! – завопила я.
Сенегалец улыбнулся во всю ширь и начал расхваливать остальное содержимое своего лотка. Через пять минут я отошла от него с огромным пакетом фруктов в объятиях. Шкипер дожидался меня, самозабвенно дымя на скамейке под огромным каштаном. Когда я подошла, он негромко рассмеялся.
– Ты чего?
– Так… Ну что, в «Мулен Руж» поедем?
– Сдурел?! Я чуть живая… Давай завтра.
– Ешь апельсин.
– Нет, здесь неприлично, и платье заляпаю… Я лучше в номере. – Выудив апельсин из пакета, я качала его на ладони. – Посмотри, он как луна!
Ущербная луна, действительно похожая на апельсин, проглядывала между крышами домов. Черное холодное небо было странно беззвездным. Музыка с площади Этуаль больше не слышалась.
– Шкипер… – сказала я, сидя с запрокинутой головой и глядя в беспроглядную осеннюю тьму над крышами Парижа. – А вдруг… там правда нет ничего? Ни ада, ни рая – ничего?
– Тем лучше для меня. – Шкипер потушил сигарету о скамейку, встал и подал мне руку: – Пошли, детка, поздно.
После памятной покерной ночи Жиган объявился в Лидо только два года спустя. В глубине души я надеялась, что он больше не появится у нас. Тем более что Лу время от времени исчезала куда-то на месяц или два. Вернувшись, она загадочно молчала, однако все знали, что она ездила к Жигану. Но зимой он неожиданно нарисовался на пороге дома: сумрачный, загоревший до черноты, с разноцветной замысловатой татуировкой, обвивающей обе руки, с привычной неприятной ухмылкой на губах и, в общем, не изменившийся.
