Только тут Варька догадалась. Опустившись на табуретку, взялась за голову и тихо сказала:
– Права Макарьевна – рехнулись… Да как умудрились только?!
Кузьма пожал плечами:
– Да так вот… умудрились.
– Ночью в твоей горнице, – сварливо сообщила Макарьевна. – Я с петухами встала, слышу – шебуршатся, перепужалась – не воры ли? Взяла кочергу, пошла проверять. В двери тырк – а мне навстречь вот этот выскакивает. Глаза дурные, голова – чертом! Я чуть на пол не села! Что, говорю, вурдалак, ты здесь середь ночи делаешь?! Женюсь, говорит. И – обратно, только пятки сверкнули!
Варька в упор посмотрела на Данку. Та не отводила взгляда, спокойно улыбалась, играла углами платка.
– По-моему, всем выпить надо, – деловито сказала Макарьевна. – Коль уж грех все едино совершился. Сейчас еще мадеры принесу.
Она величественно удалилась в сени, вскоре вернулась с початой бутылкой и стаканами и уже начала было разливать, когда с улицы донеслись отчаянные крики:
– Кто женился? Кузьма?! Врете, черти! Кто разрешил? Какого лешего?! На ком?! Почему без меня? Ну, покажите только мне его! Шкуру спущу с паршивца! Где этот муж скоропостижный?!
– Никак, Дмитрий Трофимыч пожаловали, – злорадно сообщила Макарьевна.
– Ой, мамочки… – испуганно сказал Кузьма, вскакивая с места. – Варька! Варвара Григорьевна! Ты это… уж не уходи покамест никуда, а?
– Не бойся, – сдержанно сказала Варька. – Сбегай за водкой лучше. Да через задний двор беги, не то как раз попадешься…
Кузьма выскочил за порог. Макарьевна от души расхохоталась. Варька забрала у нее бутылку с вином, поставила на стол. Тронув Данку за рукав, вполголоса спросила:
– Ну, зачем тебе этот мальчик-то сдался? Подождала бы хоть чуть-чуть…
– Чего ждать-то? – сквозь зубы сказала Данка, вырывая рукав. Прошла к столу, начала расставлять стаканы. И вовремя, потому что в сенях уже слышался грохот, топанье, крики Кузьмы и отчаянная ругань Митро, который все-таки перехватил «скоропостижного мужа» на заборе заднего двора.
Живодерка гудела три дня. Из дома в дом передавалась головокружительная новость о том, что Кузьма Лемехов женился на не известной никому таборной красавице-вдове, и женился в тот же день, когда ее увидел. Теперь в дом старухи майорши с утра до ночи заглядывали хоровые цыганки: то за луком, то за ситом, то за иголкой с нитками, то спросить, когда, по военным приметам, закончится дождь, – причем приходили по двое-трое, а за одной несчастной луковицей явился целый отряд сестер Митро, сразу же принявшихся беззастенчиво разглядывать Данку. Та держалась спокойно, с достоинством, говорила мало, смотрела прямо, не опуская ресниц, – и Стешка, вернувшись с сестрами в Большой дом, тут же сделала вывод:
– Задается! Красотка соломенная, ни встать, ни повернуться не умеет, а туда же… И вот эта в хоре сядет?! Ну, ромалэ, нету правды на свете!
– И сядет, и вас, ворон, подвинет, – сердито пообещал Митро. – Слыхал я ее голосок. Скоро новая солистка объявится, не хуже Настьки. Сегодня Яков Васильич ее слушать будет, сам сказал.
– Не хуже Настьки… – скривилась Стешка. – Жди!
– Сама услышишь – язык прикусишь.
Вечером того же дня Кузьма и Данка вошли в Большой дом. Свой потрепанный наряд Данка сменила на одно из платьев Варьки: черное, строгое, со стоячим воротничком и узкими рукавами. В нем она казалась строже и старше своих лет, и словно еще смуглее, чем была. На волосах был все тот же голубой платок: Кузьма так и не сумел убедить молодую жену, что в хоре повязывать голову по-таборному не обязательно. Темное Данкино лицо было спокойным, равнодушным, в длинных глазах читалось нескрываемое безразличие к происходящему, хотя поклонилась она собравшимся цыганам вежливо. Зато Кузьма заметно волновался, теребил в пальцах ремень и то и дело поглядывал через головы цыган на лестницу, ожидая Якова Васильева. Митро, сидя поодаль на стуле, настраивал гитару и словно не замечал восхищенного шепотка, пробежавшего среди цыган.
– А ведь и верно, красавица, – негромко сказала Марья Васильевна, мать Митро, полуобернувшись к сыну. – Что ж ты, горе мое… Мог бы и сам вперед Кузьмы успеть! Мальчишка сопливый – и тот обскакал! Не доживу я до внуков, право слово, не доживу…
Миро поморщился, но парировать не успел, потому что на лестнице появился Яков Васильев, и в комнате тут же стало тихо. Кузьма встал. Данка, которая и не садилась, подошла и заняла место за его спиной. Кузьма вытолкнул ее вперед, торопливо сказав:
– Будь здоров, Яков Васильич. Вот моя жена.
– Те явэс бахтало, баро,
[33]
– поздоровалась Данка. Яков Васильич кивнул, подошел ближе, мельком взглянул в лицо Данки. Казалось, он ни на миг не задержал на нем взгляда, но те, кто хорошо знал хоревода, заметили в его глазах искру одобрения.
– Что умеешь петь? Романс знаешь какой-нибудь?
– Знаю, – покосившись на Варьку, сказала Данка. Кузьма шумно вздохнул.
Затея с романсом ему не понравилась с самого начала, но два дня назад, когда стало известно, что Яков Васильич будет слушать Данку, Варька сказала, что хоревод непременно спросит, знает ли новая солистка романсы. Данка не знала ни одного, и два дня у Варьки ушло на то, чтобы обучить ее «Ночи». Этот романс был довольно сложен для исполнения, в нем присутствовали и высокие, и очень низкие звуки, на которых начинали хрипеть и рвать дыхание даже опытные певицы. В хоре Якова Васильева его могли исполнять лишь Настя с ее «фантастическим», по словам специалистов, диапазоном и сама Варька, для которой ни одна нижняя нота не составляла труда. На верхних, впрочем, Варька слегка «плавала», но их маскировал умелый гитарный аккомпанемент. Голос Данки она знала и была уверена, что та с легкостью возьмет «и верх, и низ».
Варька не ошиблась. Стоило ей один раз пропеть «Ночь», как Данка уверенно и без малейшей фальши повторила мелодию, с легкостью преодолев сложные ноты. Кузьма задохнулся от восторга и потребовал бежать к Якову Васильичу немедленно, но Варька лишь покачала головой, по опыту зная, что только теперь и начнется самое тяжелое. Этим тяжелым был текст романса. Данка не понимала, о чем должна петь, требовала объяснить то одно, то другое слово, сердилась, повторяла снова и снова, но даже на шестой раз получалось:
– Дышала ночь острогом сладким стра-а-асти…
– Каким острогом?.. – всплескивала руками Варька. – Не тюремная же песня, дура! «Восторгом сладострастья»!
– Чего?..
– Любовь так называется! Повтори – «восторгом сладострастья!»
– Вострогом слады-страсти…
– Тьфу! Кузьма, давай опять начало. Еще раз…
По счастью, терпения у Варьки было много: из памяти еще не изгладился прошлый год, когда они с Ильей точно так же мучились над непонятными словами и с ними точно так же возился Митро. Но к вечеру и у нее начали сдавать нервы. Когда Варька, замучившись объяснять очередной оборот, схватилась за голову, Данка чуть ли не сочувственно спросила:
