– Стеха там, – ворчливо ответил кто-то из женщин. – Не бойся. Сиди, морэ, да жди. Даст Бог, все ладом будет. Да сядь ты, не вертись тут! Мешаешь только…
Словно в подтверждение этих слов из дома на крыльцо, чудом не ударив Илью по лбу дверью, выбежала Стеха и закричала:
– Еще воды принесите! Наташа, Фенька, сюда!
Две молодые цыганки схватили ведра, висящие на заборе, и взапуски бросились к колодцу. Старшие невестки Стехи, уже немолодые, полные достоинства, не торопясь вошли в дом и плотно закрыли за собой дверь. Илья отошел к окну, замер, прислушиваясь, но из дома не доносилось ни стонов, ни криков: только невнятное бормотание женщин, топот босых ног по половицам и деревянный стук: кто-то открывал настежь все двери и ящики, чтобы роженице было легче. Илья сам не знал, сколько времени стоял так, и вздрогнул, когда сзади его тронули за плечо. Обернувшись, он увидел деда Корчу.
– Парень, это ведь дело долгое. Не стой, иди сядь.
Он послушался. Медленно подошел к поленнице, сел на бревна и закрыл глаза.
Время шло. Теплый день сменился сумерками, очень быстро перешедшими в темноту, цыгане, устав ждать, разошлись по домам, кое-кто, уходя, сердито бурчал, что, мол, собирались завтра трогаться, а теперь что? – но дед Корча твердо сказал: «Пока Настя не управится – посидим». Илья не сумел даже поблагодарить старика. Радостное возбуждение первых минут закончилось, вместо него душу сосал нудный, изматывающий страх. Ему казалось, что уже прошло слишком много времени, что давно можно было не одного, а троих родить; пугало то, что Настя не кричала: Илья был уверен, что при родах все бабы орут благим матом. Впрочем, Ольга тоже мало кричала тогда, весной… Илья невольно зажмурился, вспоминая прошлогоднюю Масленицу, Москву, Живодерку, ясный, солнечный день, шумное веселье за окнами, рев гармони, запах жареного теста. Вся улица тогда плясала на улице, провожая Масленицу, а они с Варькой и Митро сидели на кухне дома Макарьевны и боялись дышать, слушая сдавленные, хриплые стоны из-за закрытой двери. Там рожала Ольга, жена Митро, восемь лет назад ушедшая от него к купцу Рябову, а после смерти купца вернувшаяся на Живодерку. Митро любил Ольгу: за эти годы он так и не женился, и у него даже не было ни одной серьезной связи. Когда Ольга, измученная, больная, на последнем месяце беременности, не решившись идти в Большой дом, пришла к Макарьевне, Митро был уверен, что все еще можно вернуть. Но ничего не получилось: законного мужа Ольга даже видеть не хотела, постоянно плакала о своем купце, собиралась после родов ехать к родне, в Тулу, и, скорее всего, уехала бы. Но роды были тяжелыми, начавшееся после появления на свет ребенка кровотечение так и не смогли остановить, и Ольга умерла. Новорожденную малышку на другой день забрала в Большой дом Марья Васильевна, мать Митро. С того дня прошло уже больше года, но Илья передернул плечами, вспомнив, как пахло в доме кровью, как плакали женщины и как дрожали плечи Митро, тяжело уронившего голову на столешницу, а Варька, сама зареванная, безуспешно пыталась успокоить его. От этих мыслей у Ильи перехватило дыхание, он вскочил с поленницы, взволнованно прошелся по темному двору, опасаясь глядеть на дом с ярко горящим окном, в котором не было видно ничего, кроме мелькающих теней. Господи, хоть бы Варька здесь была, в который раз со страхом и досадой подумал он, все бы спокойнее было… Распевает там, в Москве, свои романсы, а тут такое делается… И почему, почему Настька не кричит? Чем она там занимается? Почему проклятые бабы не выходят, хоть бы одна выбежала, рассказала бы, что там с Настькой, как она… Ничего толком сделать не умеют, хоть самому рожай… Илья еще раз прошел вдоль забора, чувствуя, что дрожит не только от напряжения, но и от озноба: весенние ночи были еще холодными. Потом подумал, что неизвестно, сколько еще времени придется так сидеть. Можно было, конечно, пойти переночевать к соседям, но Илья на это не решился, боясь, что, как только он уйдет, тут же все и случится. В конце концов он выдернул из поленницы несколько березовых обрубков и запалил костер. Сразу же, будто только этого и дожидаясь, из-за ската крыши выглянула луна, запуталась в кружевных от молодой листвы ветвях яблонь, и по двору поползли бледно-серые призрачные пятна. От лунного света Илье неожиданно стало спокойнее. Он придвинулся ближе к весело трещавшему огню, глубоко вздохнул, еще раз посмотрел на дом, на луну, на черный двор… и вдруг заснул – как в колодец провалился.
Он очнулся перед рассветом от пронзительного вопля и сразу же, еще не открыв глаз, вскочил на ноги. Уже светало, небо наливалось розовым светом, угли костра давно погасли и затянулись пеплом, было страшно холодно, и Илья отчетливо слышал, как у него стучат зубы. Он не сразу вспомнил, что происходит, и в первую минуту удивился: откуда в такую рань столько цыган во дворе. Почти весь табор уже снова стоял около дома, не было только детей, сладко спящих в это время, и стариков. Илья посмотрел на дом и решительно зашагал было к крыльцу – но замер на полушаге, потому что разбудивший его крик повторился – длинный, хриплый, полный отчаяния, и у него мороз прошел по спине. Так кричала Ольга – тогда, год назад. Перед тем как умереть. Как во сне, Илья прикинул, сколько времени прошло. Выходит, Настя мучается почти сутки… и все еще ничего?!. Он молча вспрыгнул на крыльцо, рванул на себя тяжелую дверь, но тут налетели сзади, схватили за руки, за плечи, чуть ли не унесли с крыльца.
– Успокойся, морэ… Куда полез? Толку от тебя там…
К счастью, дверь открылась сама. На двор вышла усталая Стеха, на ходу вытирающая вспотевший лоб. Ее зеленый платок сполз на затылок, фартук был сбит на сторону. Ни на кого не глядя, старуха буркнула:
– Сбежались, черти… Умыться дайте.
Одна из женщин побежала к ней с ведром воды, но Илья успел первым и, отстранив цыганку, хрипло спросил у Стехи:
– Что там, мать?
– Что-что… Рожает. А ты что думал?
– Почему так долго? Почему она кричит так? Там… там плохо что-то? Когда уже всё?
– Отстань! – отрезала Стеха. – Не знаю! Сядь и жди!
И, позабыв умыться, быстро ушла обратно в дом. Илья сел на землю там же, где стоял, уткнулся лицом в колени, чувствуя вкус горечи во рту. Теперь он точно знал: творится что-то не то. И он, Илья, опять ничего не может сделать.
Утро постепенно перешло в день. Солнце поднялось высоко над землей, разогретая земля влажно и остро запахла, по небу побежали легкие белые облака, стало тепло, почти жарко, и цыгане разлеглись прямо на молодой траве внутри двора. Прибежала было стайка детей, но им быстро стало скучно, и они убежали за забор гонять скрученный из тряпок мяч. Повитухи из дома больше не появлялись. Всего один раз высунулась голова Феньки, которая велела принести воды, выхватила ведро из рук притащившей его девчонки и тут же скрылась в доме. Илья, несколько часов кряду просидевший возле крыльца, вдруг встал, подошел к жене Мишки Хохадо, лущившей семечки у забора, и хрипло попросил:
– Фешка, сделай милость божескую… Зайди узнай, что там.
– Ты что, дорогой, с ума сошел?! – выронив на землю пригоршню лузги, замахала Фешка руками. – Кто меня пустит? Стеха сказала, чтобы никто носа не совал…
