Илья в последний раз раздвинул плечом толпу и оказался прямо перед татарским становищем. Первый взгляд он кинул на лошадей и с удовольствием убедился: голов двадцать, как и уговаривались. Привычно напустив на лицо безразличное выражение, он отыскал глазами маленькую сутулую фигурку, сидящую у арбы.
– Гей, Малай, салам алейкум!
– Алейкум салам, – лениво и важно ответила фигурка. Поднялась на кривые босые ноги и враскачку направилась к Илье. Оказавшись рядом, выплюнула в пыль зеленую жвачку, почесала живот под халатом. – Твоя еще живой, Илья?
– Живой моя, живой, – без улыбки подтвердил Илья. – А ты что, другому обещал?
– Малай слово помнит. – По лоснящемуся от пота лицу татарина расползлась ухмылка. – Твоя лошадей еще хочет? Сколько? Экиз (пятьдесят)?
– Юк (нет), это много, – отмахнулся Илья. – Жирмас (двадцать). Шай биш ай панджь (можно двадцать пять).
Они говорили на смеси цыганского, татарского и русского языка, бывшей в ходу на любом южном конном базаре, замечательно понимая друг друга в отличие от зевак, которые довольно быстро, перестав вникать в гортанный быстрый поток слов, начали отходить.
– Якши (хорошо), – снова осклабился Малай. Кивнул на лошадей. – Деш (десять) надо.
– За всех? – нагло поинтересовался Илья.
– За одну, – так же нагло ответил Малай.
– Аллаха-то побойся, морда!
– Сам ты морда. Не годится – отходи.
– Шэл (сто) за всех хочешь? – приступил к торгу, впрочем, без особой надежды, Илья.
– Не хочу.
– Шэл жирмас (сто двадцать)?
– Моя не продаст.
– Шэл экиз (сто пятьдесят), шайтан с тобой, и магарыч с меня!
– Юк.
– Ну, что ты за холера, Малай! Ты на них посмотри, их еще объезжать и объезжать, на что они сейчас-то годятся?! Совесть поимей! Ведь не день знакомы, кто тебе здесь больше даст?! Ладно! Все! Уговорил! Сто шестьдесят за всех, и больше ни гроша! Детей моих по миру пустишь, сковородка с глазами!
– Твоя детей нет, – ехидно напомнил Малай. – Дуй шэла.
– Чего?!
– Две сто за всех.
– Кровохлеб ты, Малай!
– Сам.
– Аллаха на тебя нет!
– Есть. Твоя возьмет, или к молдаванин идти Малай?
Илья тяжело вздохнул. Еще раз посмотрел на косматых степняков, на желтое, непроницаемое лицо Малая, на его бритую грязную голову и… согласился.
– Только ты пусти посмотреть, а то знаю я вас, нехристей.
– Смотри.
Малай не спеша отошел в сторону. Илья шагнул было к завизжавшим при виде чужого неукам, на ходу наматывая на руку лоскут кожи (степняки кусались, как собаки)… и в это время сзади, из торговых рядов, донесся знакомый возмущенный голос:
– Ион, ты ослеп?! Ей же сто лет скоро! Ты что же делаешь, татарская морда, что же ты делаешь? Кого ты продаешь? А, не понимаешь?! Иблис тебя раздери!
Илья не поверил ушам своим. Медленно опустил руку, повернулся. Повернулся и Малай, и остальные татары повставали с земли и повытягивали шеи, стараясь рассмотреть обладательницу пронзительного голоса. Чуть поодаль, у высокой арбы, завешенной верблюжьим войлоком, стоял хорошо знакомый Илье, кряжистый, широкоплечий, немолодой молдаванин Ион. Ион тоже жил в рыбачьем поселке, обладал разваливающейся глиняной мазанкой, семьей из шестнадцати человек, четырьмя коровами, небольшой сыроварней и сивой кобылой Фрумкой, которая неделю назад на тридцать втором году жизни благополучно издохла. Для Иона кончина Фрумки была настоящей катастрофой: вся огромная семья жила на доход от продажи сыра и молока, и каждое утро Ион с сыном запрягали кобылу в телегу, грузили ее молочными бидонами, головами сыра и тазами с творогом и ехали на Привоз, где у них был свой перекупщик. Небогатая торговля с потерей Фрумки могла совсем сойти на нет, и целую неделю Ион занимал деньги у всего поселка на новую лошадь. Половину нужной суммы дала Роза – как ни пытался Илья ее остановить, рубль – сам Илья, остальное кое-как наскребли у рыбаков, и сейчас Ион, сбив с потного лба на затылок барашковую шапку, с которой не расставался в самую страшную жару, торговал у молодого татарина гнедую пузатую кобылу. Полуголый, черный от загара и грязи, блестящий от пота мальчишка-татарин мелким бесом вертелся вокруг лошади, доказывал недоверчиво хмурящемуся Иону, что коню семь лет, что он в крепком теле, совсем здоров, мало ходил в упряжке и «шибко быстро бежат». Илье было достаточно одного взгляда на татарский товар, чтобы убедиться, что коню лет двадцать и что он упадет в оглоблях через две версты чистого хода. Ему было жаль Иона, который уже готов был платить деньги, но вмешаться в торговлю Илье и в голову не пришло. Здесь, на конном рынке, всегда царил неписаный закон: «Сам шустри и другим не мешай». За нарушение этой заповеди били смертным боем, но сейчас, повернувшись на знакомый голос, Илья вспомнил, что есть в городе человек, которому наплевать на любые законы. Роза, успевшая сбыть в еврейскую лавку своих бычков, собственной персоной явилась на Староконный рынок для наведения порядка.
– И что же это такое? И что же это, люди добрые, такое?! – вопила она, грудью наскакивая на опешившего татарина. – Это тебе лошадь? Рабочая? Тягловая? Мешок это с навозом! Худое порося! Ион, старый пень, ты чего их слушаешь?!
– Женщина… Глупая! – нестройно загомонили татары, надвигаясь на Розу. Обеспокоившийся Илья с удвоенной силой заработал локтями, пробиваясь к месту событий. А Роза с упоением продолжала лезть не в свое дело, обхватив лошадь за голову и открывая ей пасть.
– Ион, ей же скоро выслуга, как у солдата, будет! Ей же двадцать пять лет! Посмотри на эти зубья! А ты, нечисть, отойди, не то вмажу промеж рог! Посмотри на зубья!
– Молодые зубы, молодые! – оскалился татарин, с ненавистью глядя на Розу.
– Ну да, как же! – Роза большим пальцем щупала у основания лошадиные резцы. – Ты чем их выдолбил, стамеской? А мясо где? Промеж зубьев мясо где? Куда дел?
– Маленький конь, потому и нету!
– У твоего отца… маленький! – Роза, поковыряв между зубами кобылы, выставила почерневший палец на всеобщее обозрение. – Деготь – видишь? Ион, они же мясо у лошадей меж зубьев выбирают и дегтем замазывают, чтоб не видно было! Я их, окаянных, насквозь вижу, еще на Каспии насмотрелась. И бабки у нее по пуду! И копыта битые! А пузо-то, пузо! Ион, да у нее, кажется, кила!!!
[29]
– Какой кила?! – схватился за голову молодой татарин. Его сородичи плотным, грязным кольцом обступили Розу и Иона, скалили зубы, дико вращали глазами, выкрикивали угрозы. Илья понял, что поневоле придется вмешаться, растолкал татар и схватил Розу за плечо. Она стремительно развернулась уже с кулаком на замахе, но, увидев Илью, опустила руку.
– А, это ты…
