«Господи, ну что делать? Господи, ну что?!» – в который раз Гришка задавал себе этот вопрос, быстро идя вниз по Гончарной в сторону Земляного вала. Здравый смысл настаивал на том, что пора прекратить это бесполезное ухажерство, грозящее закончиться бог весть чем. За себя Гришка не особенно боялся, но подвести под монастырь Иринку – легче зарезаться! А в душе он знал, знал наверняка: не отступится от нее, не сможет. Особенно теперь, поймав эту боязливую улыбку, прикоснувшись к холодным, вздрагивающим пальцам, увидев вплотную тонкое, как у Богородицы, освещенное грошовой свечкой лицо с живой, глубокой, грустной чернотой глаз. Как он уйдет, как оставит ее? И кому? Этим упырям Картошкам, этому дурню Федьке, до сих пор не понимающему, какое сокровище получил? Да не будет же этого, не будет никогда! Вот только… делать-то что? Дети у нее… А у него – Анютка, будь она неладна. Прилипла, как коровья лепешка, теперь до старости не оторвешь. И что она в нем нашла только? Такой же, как все цыгане, таракан тараканом, не лучше и не хуже, так нет – виснет на шее хомутом!
Стоило Гришке подумать о жене, как она и появилась в двух шагах. Гришка даже вздрогнул, увидев знакомое голубое платье и плюшевую накидку. Не замечая его, глядя себе под ноги, на выщербленный тротуар, Анютка быстро шла по улице чуть впереди него. Гришка вспомнил о том, что оставил жену утром в постели, сонную и явно не собиравшуюся продирать глаза. Стало быть, он за порог, а она следом? И торопится куда-то так, словно пятки горят. Изрядно изумленный и заинтересованный, он автоматически свернул вслед за Анюткой в тихий, пустой Гончарный переулок. Лица жены он не видел и лишь по ее походке и по тому, как она теребила в руках маленький черный ридикюль, понимал, что она или взволнована, или напугана чем-то. Никакой родни в этой части города, Гришка знал точно, у Анютки не проживало. Может, любовника завела? Почему-то эта мысль восторга у него не вызвала. Идя вслед за Анюткой по кривому узкому переулку, он не знал, как ему поступить: то ли окликнуть ее, то ли проследить, в какой из домов она войдет, то ли подождать, пока выйдет, и уже тогда подступиться с вопросами, то ли вовсе ничего не спрашивать, а идти дальше куда шел…
Когда Анютка вдруг остановилась перед низеньким, деревянным, скособочившимся домиком, быстро взошла, почти взбежала по крыльцу и схватилась за ручку двери, Гришка еще ничего не решил. И, понимая, что через минуту будет уже поздно, позвал:
– Аня!
Она застыла. Опустила руку, лежавшую на дверной ручке. Медленно обернулась. Выражение ее лица было таким же, как полчаса назад в церкви у Иринки. Такими же растерянными были глаза, такая же бледность залила скулы, так же задрожали губы. Гришка увидел, что жена смертельно испугана, и прыгнул к ней сразу через две ступеньки крыльца.
– Ты что здесь делаешь? – он старался, чтобы голос звучал грозно, но мешало искреннее любопытство. – У тебя что – мужик здесь?
– Что ты, бог с тобой, что ты… – прошептала она, закрывая глаза. Лицо Анютки стало серым.
Гришка невольно протянул ей руку, и она оперлась на нее с такой неловкостью и облегчением, что сразу было видно – не прикидывается. И, подняв глаза, Гришка вдруг увидел прибитую над дверью дощечку с кривоватой надписью: «Повивальная бабка Анисья Федосеенкова».
С минуту они молчали. Редкие прохожие с удивлением поглядывали на красивую и хорошо одетую даму, опирающуюся на руку разбойничьего вида молодого цыгана, смотрящего на нее нехорошими глазами. Нехорошими – потому что Гришка мало-помалу начал понимать.
– Это что же ты, паскуда, задумала? – тихо выговорил он, сжимая руку Анютки и кивая на вывеску. – Ты зачем сюда явилась? И… и в какой уже раз?
Анютка поморщилась от боли, попыталась было высвободить руку, но Гришка стиснул ее сильнее. Сквозь зубы спросил:
– На вычистку пришла, сука? Отвечай!
– Оставь меня, Гриша, – не открывая глаз, хрипло попросила она. – Оставь, какая тебе разница…
– Чего?! – сорвавшись, рявкнул он на весь переулок, не замечая, что из москательной лавки и из булочной напротив выглядывают заинтересованные физиономии. – Оставить тебя здесь? Потрошиться? Да ты ума решилась?! Лучше я тебя своими руками задушу! Говори, который раз ты сюда, шалава, бегаешь?
Анютка молчала. И Гришка разжал пальцы, увидев, как из-под ее опущенных ресниц бегут слезы. Впервые он видел жену плачущей, и от испуга у него похолодела спина.
– Господи, Анька… да ты чего? – оглядываясь, пробормотал он. – Не реви… Не реви, говорят тебе, люди кругом! Ну, пошли, пошли скорее отсюда… Вот дура-то, и чего воет… Что я тебе сделаю, бестолковая? Ну, пошли, пошли, пошли… Да не пугайся, домой поедем.
К его облегчению, Анютка не сопротивлялась. Бледная, заплаканная, не вытирающая слез, она покорно шла за Гришкой по направлению к Земляному валу. Там Гришка остановил извозчика, коротко приказал: «В Грузины», подсадил в пролетку жену и вскочил сам. Всю дорогу они молчали. Гришка смотрел в сторону, на проплывающие мимо дома, Анютка вытирала платком глаза, тихо, косясь на спину извозчика, сморкалась. Гришка видел, как она прячет от него под ридикюлем дрожащие руки, и, когда пролетка уже въезжала на Садовую, не выдержал. Снял с колен жены сумочку, взял в ладонь ее холодные, мокрые от слез пальцы, слегка сжал их. Анютка, не поднимая ресниц, ответила ему слабым пожатием.
В Большом доме все еще спали, только на кухне грохотала сковородками кухарка. Гришка и Анютка как можно тише поднялись по лестнице в свою комнату, и Анютка сразу, в чем была, легла на неубранную постель.
– Извини, Гриша… Нехорошо мне.
– Принести, может, чего? Воды хочешь? – спросил он, но жена молча покачала головой, и Гришка, подойдя, сел рядом. – Ну… Давай рассказывай, что стряслось.
Анютка вздохнула. Медленно, морщась, вытащила из узла волос несколько шпилек, с облегчением вздохнула, встряхнув рукой светлые, спутанные пряди, и обреченно сказала:
– Да, Гриша, да. Я тебе расскажу. Все равно наболтают… И скоро заметно будет.
– Ты тяжелая, – уточнил он. Анютка кивнула. – Давно?
– Два месяца.
– Как это? – нахмурился Гришка. – Это… это что же?
– Ну да, – горько улыбнулась она, и снова Гришка подумал об улыбке Иринки в церковной ограде. – Так и есть. Это не твоя выделка.
– А чья? – автоматически спросил он.
Анютка сглотнула. Выговорила:
– Князя Давида Ираклиевича Дадешкелиани. – И, внезапно упав лицом в подушку, зарыдала так, что Гришке потребовалось все мужество, чтобы не спастись немедленно бегством. В ход были пущены все средства: и увещевания, и вода из кувшина, и угроза немедленно выкинуть ее, несмотря на беременность, в окно, и клятва созвать баб, и обещание полнейшей неприкосновенности, – и все равно унялась дрожащая и икающая Анютка лишь через несколько минут, когда Гришке казалось, что он уже близок к кондрашке.
– На вычистку-то зачем собралась? – едва сумел спросить он.
