– Ты что на улице спишь, Кузьма? Это я, Матреша! Я твою гитару принесла!
– Спасибо, – проворчал он, идя на занемевших ногах к забору. – Ну, что там у вас?
– Как что? – Цыганка протянула ему через забор закутанную в шаль гитару, блеснула зубами. – Забрали наших соколов час назад. С десяток жандармов прикатило. С песнями выходили, ровно на крестинах!
– Ну, помоги им господи, – равнодушно сказал Кузьма. – Хоть отдохнем день-другой.
– И то верно. – Матреша вытянула шею, пытаясь заглянуть в окно. – Что у вас случилось-то? Данка здорова? Помочь чего не надо ли?
– Не надо. Спасибо. Ступай. – Забыв попрощаться, Кузьма с гитарой в руках зашагал к дому. Цыганка проводила его глазами, раздосадованно плюнула и побрела по лужам прочь.
* * *
– Да что я с вами делать буду? Куда я вас дену, христопродавцы?! И вас перережут, и мне заведение разнесут! Убирайтесь, убирайтесь, проваливайте отсюда! Здесь вам не иерусалимова синагога! В полицию бегите!
Дикие вопли Лазаря Калимеропуло, доносящиеся со двора, заставили спящего Илью открыть глаза и сесть. На рассвете он вернулся в рыбачий поселок после двухнедельного отсутствия – перегонял косяк лошадей из Одессы в Тирасполь – и, едва войдя в комнату, повалился на постель и заснул. Сейчас уже стоял белый день, Розы рядом не было, а на дворе, как зарезанный, вопил Лазарь. Илья, чертыхаясь, встал и уже натягивал сапоги, когда в комнату, пинком распахнув дверь, ворвалась Роза. Взглянув в ее бледное, непривычно злое лицо, Илья сразу понял: что-то стряслось.
– Что там Лазарь разоряется?
– Сукины дети! – выругалась вместо ответа Роза. – Господи, да когда же эта напасть кончится? Опять погромы в городе!
Илья поморщился, вздохнул. Чуть погодя осторожно спросил:
– А… нам-то что? Сюда же не придут?
– Кто их знает? – Роза мерила комнату шагами. – Да ты выйди, выйди, взгляни! Полон двор биболдэн
[33]
набилось!
Выйдя на двор, Илья убедился, что Роза права. Весь обширный двор был заполнен евреями – насмерть перепуганными, плачущими, прижимающими к себе детей, наперебой что-то втолковывающими Лазарю, а тот, стоя на крыльце и размахивая короткими руками, верещал:
– И не еврейка никакая моя мать была! Никогда в жизни! Кто вам ересь сказал такую?! У меня и матери никакой не было, меня возле церкви нашли! Отец – православный, и я – православный! Незаконнорожденный православный байстрюк! Янкель, мать твою за ногу, проваливай отсюда и родню свою уводи! Из-за вас и меня, и цыган моих переубивают!
Но тут евреи дружно взвыли, и конец речи Лазаря утонул в их протяжных причитаниях. Стоя на крыльце и растерянно осматривая пришедших, Илья увидел хозяина рыбной лавки старого Янкеля, его жену, высохшую седую Нехаму, двух взрослых сыновей с беременными женами, дочь с мужем Зямкой и выводком ревущих детей от двух месяцев до пятнадцати лет, старуху-бабку Рохл, всю в черном, потрясающую костылем, как Моисей – жезлом на горе Синай, и выкрикивающую проклятия, и еще целую кучу незнакомых, но таких же испуганных, причитающих и хватающих Лазаря за руки и одежду людей. От коновязи за этой сценой мрачно наблюдали Белаш и коновал Спиро. Илья подошел к ним и через несколько минут узнал следующее.
Погромы в Одессе, как обычно, начались из-за пустяка. Какой-то мастеровой зашел в еврейскую лавку купить сахарную голову, заплатил, вышел с кулем на улицу и вдруг решил, что его обвесили. Тут же вернувшись в магазин, он потребовал у хозяина «свешать по новой». Тот безропотно согласился, весы показали то же, что и при покупке, но мастеровой уже завелся и потребовал возврата денег. Еврей, наученный долгим опытом жизни в Одессе, не стал возражать, и тут, на его беду, из заднего помещения лавки выползла, опираясь на клюку, старая полубезумная бабка и, плюнув в сторону обнаглевшего покупателя, проскрипела:
«Чтоб тебе до рассвета сдохнуть!»
И началось… Оскорбленный мастеровой вылетел из лавки, вернулся через полчаса с оравой полупьяных друзей, магазин разнесли в несколько минут, вырвали полбороды хозяину, попытались догнать его попрыгавших в окна дочерей, искали, но так и не нашли старуху и, расхватав товар, гордо отправились пропивать награбленное. Возможно, этим бы и кончилось, но зачинщик грабежа той же ночью пьяным свалился с крыльца кабака, ударился головой о камень и помер. Его друзья, хоть и были пьяны не меньше, вспомнили проклятие еврейской старухи – и наутро по Молдаванке «учить жидов» валила целая толпа. Молдаванка мгновенно опустела, ее православные обитатели спешно выставляли в окна домашние иконы и, шепотом проклиная «пьяных адиотов», прятали по каморкам соседей-евреев. Те, у кого не было добрых соседей, целыми семьями бежали к родственникам, живущим в других концах города. Но это не помогло, потому что к вечеру волна погромов охватила всю Одессу. Полиция, как обычно, заняла выжидательную позицию. Повсюду разносили еврейские лавки, по улицам летел пух из порванных перин и подушек, на мостовых валялись обломки мебели, разбитые вазоны с цветами, осколки посуды, тряпки… Слышался вой и причитания, полуодетые еврейки с визгом носились по переулкам, спасаясь от преследователей, ревели дети, раздавалась пьяная брань. Несколько спасло положение появление на поле боя Левки Шторма с десятком налетчиков: оглушительной пальбой из револьверов они уняли погром в центре Молдаванки. Но на всю Одессу Шторма и его мальчиков, при всей их лихости, не хватало. Когда евреи поняли, что от бестолковой беготни по городу пользы мало, часть из них, самая отчаянная, понеслась через Нижний город к дороге, ведущей в рыбацкий поселок. Они прибежали к рыбнику Янкелю, который здраво рассудил, что прятаться надо не в его лавке, куда вот-вот тоже могли прийти погромщики, а в месте понадежней. И теперь толпа человек в пятьдесят стояла во дворе кабака, глядя на растерянного и перепуганного Лазаря, как на пророка. Лазарь, мать которого действительно была еврейкой, королевой публичного дома на Костецкой, подбросившей своего малыша сразу после рождения к дверям греческой церкви, напрочь отказывался признавать неудобную родню и сейчас осипшим от крика голосом в сотый раз втолковывал евреям:
– Неужто вы думаете, они сюда не придут?! Явятся через час как бог свят! И что? Что будет, я вас спрашиваю?! Вас в море покидают, а впереди всех я полечу! Так что, Янкель, забирай свою шоблу, и отваливайте помаленьку! Не могу я ничего, не могу, и все! Сам невесть какого происхождения!
– Подожди, Лазарь, – вдруг сказала Роза, стоящая за его спиной. – Может, рыбачков позвать на помощь?
– Да откеля же?! – завопил Лазарь. – Все в море, никто не возвращался! Ни одна шаланда не подгребла!
– Но… гаджэ их впрямь в море покидают, – с ненавистью сказала Роза, глядя в сторону города. Илья, стоящий рядом, с тревогой наблюдал за ней. Он уже знал: этот жесткий блеск в глазах, так редко появляющийся у Розы, не предвещает ничего хорошего. Мельком он взглянул на белую дорогу, ведущую в город, – и вздрогнул: на ней пылилось серое облако.
