– Оченно рады, вась-сиясь, просим всею душою за столик, помним вас, как же… Извольте присесть, чичас закусочки устроим…
Только сейчас Анютка заметила, что Давид не один. Вслед за ним в зал ресторана, обратив на себя взгляды всех присутствующих, шагнули двое молодых людей – тоже в черкесках, тоже с кинжалами у пояса, таких же, как Дато, высоких и широкоплечих. А когда они все вместе заняли столик почти у эстрады, Анютка убедилась, что все трое похожи друг на друга, как пятаки, разве что Дато помоложе. «Господи, он братьев притащил…» – в панике подумала она, лихорадочно соображая: не лишиться ли чувств от греха подальше? Жар сменился ознобом, Анютка неловко прятала похолодевшие пальцы под кистями шали; забыв про то, что нужно петь, по-рыбьи ловила ртом душный воздух. Хоревод Дмитрий Трофимыч уже неодобрительно посматривал на нее.
Вдобавок ко всему еще и объявили ее романс.
– Господа, с вами вновь Анна Снежная! Романс «Догорели огни»!
Автоматически Анютка встала. Сзади чуть заметно коснулись плеча: это Гришка со скрипкой вышел аккомпанировать ей. Анютка жалко улыбнулась ему. В глазах стояли слезы. Под нарастающие аплодисменты из зала пробормотала:
– Гришенька… Я не могу, видит бог…
Он притворно нахмурился, но в глубине его темных глаз скакал насмешливый бесенок, и Анютка слегка приободрилась. Шагнула вперед, взглянула на Дато, всего подавшегося вперед… и взяла дыхание, не дожидаясь вступления скрипки.
Наши огни догорели, родная,
Розы увяли, роняя листы,
Где ты, любимая, где, дорогая,
Я же зову тебя – слышишь ли ты?
Впоследствии Анютка не раз пыталась вспомнить это свое последнее выступление в ресторане, но ничего не выходило. Помнились лишь тоскующая мелодия скрипичных струн за плечом, огни свечей на столиках и стреляющий жар в висках. Лица Дато она не видела, нарочно стараясь не глядеть в сторону столика, за которым расположились грузины, но знала, точно знала, не поворачивая головы, не поднимая ресниц, – смотрит… Едва держась на ногах, Анютка закончила романс, поспешно поклонилась… и чуть не бросилась, как девочка, прочь, когда князь Дадешкелиани встал и быстрым, порывистым шагом пошел к эстраде. Анютка покачнулась.
– Тпр-р, стоять… – шепотом скомандовал сзади Гришка. – Не реветь! Улыбаться!
Машинально Анютка подчинилась. И в самом деле улыбнулась Давиду. И продолжала улыбаться, когда он, склонившись над ее рукой, быстрой скороговоркой прошептал:
– Мы приехали за тобой.
Этого Анютка уже не выдержала. Выпрямилась, из последних сил улыбнулась в зал и не спеша, высоко держа голову, ушла с эстрады.
В уборной она села на стул у окна, закрыла лицо руками. По стеклу сбегали капли дождя, из зала доносился звон гитар, звучала мелодия веселого вальса – все как в тот первый раз, когда Давид зашел к ней в уборную, чтобы отвезти ее домой. И дверь через пять минут скрипнула так же коротко и резко, но вместо князя Дадешкелиани в уборную влетел Гришка.
– Господи, ну что ты? – испуганно спросил он. – Выкинешь еще с расстройства…
– Гришенька, что же мне делать? – простонала Анютка, хватаясь за голову. – Он… он… Он же за мной приехал…
С минуту было тихо. Затем Гришка медленно спросил:
– Ну… так в чем же дело-то?
– Ах, ну да, я забыла, – нашла все-таки в себе силы съязвить Анютка. – Ты от меня избавиться не чаешь…
– У, глупая… – без злости сказал Гришка. Сел рядом, обнял ее за плечи. – Хочешь – оставайся, не повешусь небось.
– Не ври! – Анютка вздохнула, привалилась к его плечу. Вполголоса сказала: – Как же я поеду? Он же знает – у меня муж… Видишь, даже заговорить побоялся.
– М-да… – Гришка наморщил лоб. – Так ты же грамотная у меня! Давай сочиняй письмо.
– Ч-чего?.. – поперхнулась Анютка.
Но Гришка, вдохновленный собственным решением, вскочил и выбежал из уборной. Вернулся через четверть часа, сердитый, с измятой буфетной книжкой и засиженной мухами чернильницей.
– А еще приличное заведение считается – пера с бумагой не сыщешь! Хорошо, у Фрол Васильича оказалось. Садись, пиши…
Анютка безмолвно подняла на него полные слез глаза, и Гришка, поморщившись, сам сел за стол.
– Толку с вас, баб… Слава богу, хоть рожать еще не разучились. Был ведь у тебя письмовник Аленского…
– Выбросила-а…
– Я и говорю, что дура… Человек старался, сочинял, время тратил, бумагу, а она… – Не переставая ворчать, Гришка быстро строчил по бумаге: – Угу… м-м… да… Про любовь добавить?
– Боже упаси!
– Зря. Ну, как хочешь. – Гришка выпрямился и с выражением прочел: – «Известная вам особа принимает ваше предложение и будет ожидать через десять минут на заднем дворе». Идет? Или домой за тряпками забежишь?
– Господи всемилостивый… – ошеломленно сказала Анютка. – Гришенька, ну, я даже и не знаю…
– Я зато знаю! Давай одевайся, бог с ними, с тряпками, он тебе все новое купит! Я нашим скажу, что тебе худо стало и ты домой ушла.
– А письмо?..
– Половому сейчас отдам, передаст. Да давай, шевелись, княгиня грузинская!
Анютка подошла к нему, взяла за руку. Тихо спросила:
– Попрощаемся, Гришенька?
– Что ж… – Он невесело улыбнулся, вытер бегущую по щеке Анютки слезу. – Скатертью дорожка. Прости, коли грешен был.
– Ты тоже зла не держи. Забеги, если не в тягость, к тетке, скажи – напишу с первым же случаем. – Анютка на миг прижалась мокрой от слез щекой к его ладони. – Вот черт… Жалко, что ты цыган. Могли бы ведь жить хорошо…
Гришка промолчал. Минуту спустя осторожно отстранил жену.
– Ну все… Беги через черный ход, а я письмо передам. Смотри, дите береги, безголовая!
В сенях он сунул письмо половому, попросил передать «сей же минут» грузинскому князю, а сам пошел на свое место в хоре. Взяв скрипку и привычно водя смычком по струнам, смотрел, как князю Дадешкелиани подносят на серебряном подносе его записку, как тот бегло просматривает строчки, как показывает листочек братьям, как все трое хмурятся и обмениваются многозначительными взглядами. Гришка тревожно вглядывался в лица грузин и успокоился лишь тогда, когда они встали и направились к дверям. За ними семенил половой, что-то угодливо объясняя идущему позади Давиду: тот явно спрашивал, где находится задний двор. Гришка закрыл глаза, подумал: «Вот и слава богу. Авось по-людски заживет». Опустил скрипку и улыбнулся, вспомнив о том, что завтра воскресенье и он будет стоять со свечой за спиной Иринки в церкви Успения Богородицы на Таганке.
Дождь лил как из ведра, лужа у крыльца черного хода вздувалась пузырями, с крыши капало, и Анютка, опасливо оглядываясь назад, долго не решалась сойти с крыльца. Только когда послышался хлюпающий звук подъезжающей пролетки, она подобрала юбку и бегом, расплескивая грязь, помчалась через темный двор. Ветер рвал с головы шаль, холодные капли били по лицу, мельком Анютка подумала, что сейчас она еще страшнее, чем в тот вечер, когда Давид впервые увидел ее. Тогда была больная, сейчас – беременная… черт знает что. А больше думать было некогда, потому что под единственным на весь переулок фонарем стоял Давид, и, когда Анютка подбежала, он даже не обнял – просто поймал ее в распахнутую шинель, от которой знакомо пахло табаком.
