– Господи, Дато… – простонала Анютка, возносясь на руках князя в пролетку. – Ты откуда взялся-то? Я и не ждала… Думала – не вернешься… Врешь, думала…
– Князь Давид Дадешкелиани никогда не врет! – послышалась знакомая фраза. Давид вскочил в пролетку, сел рядом с Анюткой, развернул ее к двум молчаливым фигурам, сидящим напротив. – Анна Николаевна, это Дадешкелиани Зураб и Дадешкелиани Георгий.
Анютка ошалело кивнула, всмотрелась в чеканные, мокрые от дождя лица мужчин напротив, успев лишь подумать: улыбнутся – она прочь выскочит… Но грузины молча, почтительно склонились по очереди над ее рукой. Старший, Зураб, коротко крикнул извозчику: «Пошел!» – и пролетка, чавкнув колесами, покатилась по темному переулку. Анютка сжалась под рукой Давида, вдыхая знакомый запах шинели, чувствуя, как колет щеку жесткий воротник. Рука сидящего рядом Дато сжимала ее пальцы, гладила ладонь. Когда пролетка пересекла Тверскую и запетляла в узких переулках между Бронными, Анютка взяла руку князя и молча положила на свой живот. Поднять взгляд она не решилась и даже зажмурилась, когда через минуту озадаченной тишины пальцы Давида чуть вздрогнули.
– Это – мое? – чуть слышно спросил он.
Анютка хотела ответить, но горло сжимала судорога, и она смогла лишь кивнуть и уткнуться в широкое твердое плечо.
Цыгане в Большом доме угомонились после известия об исчезновении Анны Снежной лишь под утро. Брошенный муж объявил о случившемся сам. Когда уставший хор вернулся домой, Гришка поднялся на минуту в свою комнату, тут же спустился и, скроив оскорбленную мину, заявил, что в комнате «все разворочено», половины платьев жены и ее самой нет как нет, а на столе – записка, говорящая о том, что Анютка убежала с грузинским князем. Тут же все забыли про усталость и про сон, с упоением приняв участие в скандале. Митро орал так, что к Большому дому сбежалась вся Живодерка в уверенности, что начался пожар. Цыгане сочувственно кивали, поддакивали, втихомолку подсчитывали грядущие убытки: Анютка была ведущей солисткой, и доходы хора неизменно должны были упасть. Все с надеждой смотрели на Гришку, ожидая брани и клятв догнать и зарезать изменщицу, но Гришка ограничился вялым чертыханьем и сентенцией «Баба с возу – кобыле легче». Глядя на это, никакой погони организовывать не стали – к полному разочарованию молодых цыган, уже предвкушавших ночную скачку верхом по Москве и драку с «благородиями». Поплакала для порядка лишь Настя, но и она быстро успокоилась, когда Дашка, пять минут о чем-то пошептавшаяся с братом, взяла ее за руку и увлекла за собой в кухню. Вернулись оттуда обе с совершенно безмятежными лицами и дружно принялись уговаривать-успокаивать хоревода. Со всем этим утихомирились и разбрелись по комнатам лишь к рассвету. Илона попыталась увести и Митро, но тот попросил оставить его одного.
Когда за женой закрылась дверь, Митро облегченно вздохнул. Достал трубку, долго прикуривал от лампы, затем с наслаждением затянулся несколько раз. Выпустил в потолок облако дыма, вышел в сени и, глядя на полуприкрытую дверь в кухню, вполголоса позвал:
– Варька! Не спишь там?
– Не сплю. – Варька в широкой домашней юбке и старой кофте появилась из кухни, прошла в залу, села за стол. Негромко сказала: – Да не ярись ты так, Дмитрий Трофимыч. В хоре певиц хватает. Дашка, по-моему, так даже лучше Аньки…
– Да знаю, знаю! – Митро, не глядя на Варьку, мерил шагами комнату. – Просто надо ж так, чтобы все одно к одному…
– Что еще стряслось? – Митро молчал, и Варька нахмурилась. – Я же видела, Дмитрий Трофимыч, ты еще днем с Конной сердитый пришел. Тебе вроде и на Аньку наплевать… для порядка ругался. Помер, что ли, кто-то?
Митро молча, изумленно воззрился на нее. Варька ответила ему прямым, взволнованным взглядом.
– Ну, знаешь, сестрица… Не зря, выходит, всю жизнь по базарам ворожишь… – Митро подошел к окну. Глядя в темноту, сказал: – Калужских я сегодня на рынке встретил.
– С Кузьмой что-то? – привстала Варька.
– Нет, не с ним… Данка умерла.
– Как?! – Варька схватилась за голову. – Да… да… с ума она сошла, что ли? Она же моложе меня!
– Кажется, сердце. Ну, может, оно и слава богу, отмучилась цыганка… Но ведь там двое детей осталось, да Кузьма еще третьим. С ним-то что будет?
– Запьет как бог свят! – Варька вскочила. – Надо ехать туда.
– Вот и я говорю. – Митро взъерошил руками волосы, с надеждой посмотрел на Варьку. – Сестрица, сделай милость, поедем со мной в Калугу, а? Детей забрать надо и Кузьму тоже. С ним все равно, кроме тебя, никто не справится. Меня он не послушает.
– Да что ж ты меня уговариваешь, Дмитрий Трофимыч?! Когда ехать хочешь?
– Да хоть бы через пару дней…
Варька подошла вплотную к удивленно взглянувшему на нее Митро и отчеканила:
– Завтра же, Дмитрий Трофимыч! Завт-ра же!
* * *
Над Калугой висели низкие серенькие тучи. Дождь то переставал, то начинал капать вновь, узкие улочки были затянуты туманом, купола церквей пропадали в мутной сырой мгле. На покрытой лужами площади города стояло несколько пролеток, заляпанных грязью до самого верха. Возле одной из них стоял сердитый и заспанный Митро и торговался с извозчиком:
– Слушай, на край света, что ли, везти собираешься? Я тебе по-русски говорю – везешь к цыганам в слободу, плачу гривенник!
– За пятиалтынный свезу, твое степенство! – упрямился извозчик, явно принявший Митро за богатого купца-лошадника. – И кто же в этакую непогодь дешевле возьмется? Взгли на грязишшу, сущие болота середь улиц сделались! Ну, хоть еще маленько прибавь, твоя милость!
– И не уговаривай, не дам! – злился Митро, шаря взглядом по площади в поисках Варьки. Полчаса назад они сошли с поезда, и Варька тут же куда-то умчалась. Митро уже заканчивал торговаться с извозчиком (сговорились на двенадцать копеек), когда Варька прибежала с четырьмя бубликами в руках.
– Бери, Дмитрий Трофимыч, пока горячие.
– Давай. И полезай в пролетку, ехать пора.
Экипаж петлял по немощеным улочкам, копыта лошадей чавкали по рыжей глинистой грязи. Варька совсем продрогла: не спасала даже ковровая шаль. К счастью, вскоре впереди показался трактир: одноэтажное длинное здание с подрагивающими в оконцах желтыми огоньками. Сразу за трактиром тянулась Цыганская слобода.
– Небогато живут, – тихо сказал Митро, оглядывая кое-как залатанные крыши домиков, покосившиеся заборы и широчайшую, поросшую по краям камышом желтую лужу, в которую упиралась улица. У крайнего дома толпилось, несмотря на дождь, несколько цыган. Когда пролетка остановилась, Варька выпрыгнула первая, поздоровалась:
– Т…явэнти бахталэ, ромалэ!
Стоящие повернулись к ней. Это были обычные цыгане губернского города, занимающиеся чем придется: и пением в трактире, и лошадиной торговлей, и шорничеством, и кузнечным ремеслом. Жили бедно, о чем свидетельствовали потертые и вылинявшие женские фартуки, медные серьги, порыжевшие от времени сапоги на мужчинах. На приехавших московских покосились сперва недоверчиво, но Варька поспешила назвать себя, и цыгане сразу заулыбались: их род здесь знали.
