Теперь во дворе трактира постоянно сидели люди. То и дело в маленькую заднюю комнату кто-то осторожно заглядывал; стараясь не смотреть на неподвижную фигурку под одеялом, робко спрашивал у Ильи: не надо ли чего? Тот молча качал головой. Кроме него, при Розе неотлучно находилась Янка. Она варила какие-то вонючие травы, процеживала настои, на которые Илья даже взглянуть не мог без содрогания; ласково, но настойчиво заставляла Розу выпивать эту гадость. Каждый день из Одессы приезжал на телеге молдаван-молочников Лейба. Он безмолвно входил в комнату, смотрел на забрызганный кровью пол, на красные сгустки в медном тазу и так же молча выходил на двор, где его уже никто ни о чем не спрашивал.
На шестой день Роза отказалась пить Янкин настой. Сначала на уговоры старой молдаванки она лишь молча качала головой, а когда Янка призвала на помощь Илью, молча и с заметным усилием перевернула стоящую на столе кружку. Резко пахнущая жидкость темной струйкой побежала на пол. Илья испуганно смотрел на нее. Затем, сделав над собой усилие, перевел взгляд на Розу. В теле, лежащем под вытертым, испачканным кровью одеялом, уже не осталось ничего, что напоминало бы прежнюю Чачанку – веселую, шумную… На постели скорчилась высохшая, костлявая, постаревшая на десяток лет цыганка с серым, осунувшимся лицом. На резко обозначившихся скулах горел лихорадочный румянец. Коричневые, потрескавшиеся губы были плотно сомкнуты.
– Роза… – наконец пересилил себя Илья. – Почему не хочешь пить? Выпей, дорогая, тебе лучше будет. Ведь лучше же становится, правда? Янка хорошо тебя лечит, все правильно делает, как Лейба научил… Ты этой ночью меньше кашляла, я слышал… Мы с тобой еще по степи погоняем, еще кефаль ловить поплывешь, в залив вчера целый косяк дельфины загнали…
– Я умираю, Илья, – вдруг спокойно, перебив его, произнес Роза. – Открой мой сундук, пожалуйста. Достань шаль – зеленую, с маками. Дай сюда. Помоги сесть.
Как во сне, он сделал все, о чем просила Роза. Помог ей приподняться на постели, подсунул под спину две пестрые подушки, бережно закутал ее острые плечи в нарядную, усыпанную маками шаль, в которой Роза когда-то пела в тульском хоре. Затем она попросила:
– Позови всех.
На дворе стоял вечер, красное солнце опускалось в море, в утесах уже сгущалась темнота. Над далекой степью, в жемчужно-розовой белизне сумеречного неба зависла звезда – та самая, зеленая, которую Илья увидел первый раз в таборе влахов. На дворе трактира стоял весь поселок. Уже никто не задавал вопросов, только сотня глаз молча смотрела на появившегося на крыльце Илью.
– Она умирает… – словно со стороны, услышал он собственный голос. – Просит вас всех.
Тишина. Негромкий, тревожный шепот. Вздох, надрывное причитание, грубо оборванное кем-то на полуслове. Люди потянулись в дом, стараясь не шуметь, не греметь сапогами. Вскоре толпа народа собралась в небольшой комнате. Те, кто не поместился, облепили окна снаружи, заглядывали в дверь. Широкие красные лучи пронизывали комнату, дробясь на ободе старого бубна и струнах висящей на стене гитары. Роза сидела на кровати, закутанная в цветастую шаль. Ее спутавшиеся волосы лежали жгутом на одном плече. На одеяле рядом с ней дрожал красный луч.
– Заняться вам, что ли, нечем? – вдруг спросила она, и Илья даже вздрогнул: так обычно, весело и насмешливо, прозвучал ее хриплый голос. – Чего притащились, люди? Своих дел нет? Много чести для меня!
Тишина. Только Фроська почти беззвучно всхлипнула на плече побледневшего мужа да вполголоса молился по-гречески Лазарь.
– Ухожу я, люди, – помолчав, сказала Роза. – Уж не поминайте лихом. Я для вас всегда хорошие песни пела. И за то, что пришли, спасибо. Теперь бог знает, когда увидимся.
Тишина. Зажимая рот ладонями, на двор опрометью вылетела Янка.
– Ион, поди сюда! – велела Роза, и старый молдаванин, растолкав людей, нерешительно подвинулся к ее постели. – Возьми мою Кочерыжку, Ион. Я знаю, ты сына отделять хочешь, а как же Траян без лошади в хозяйстве будет? А Кочерыжка молодая, ей еще и семи нет. Только к оглоблям понемногу приучай, она ж не привыкла…
– Роза, девочка, зачем… – взмолился было Ион.
Роза поморщилась, закрыла глаза.
– Возьми, не обижай меня. У тебя семья, а мне больше ни к чему. Мирча!
Отстранив рыдающую жену, от стены отлепился молодой, нахмуренный, как еж, болгарин.
– Возьмешь мою снасть в сарае. Твою сеть о камни к чертям разодрало, а макрель ждать не будет. Да смотри не ходи в море по ветру! Голову иметь надо. Белаш!
Огромный контрабандист, по-бычьи опустив всклокоченную голову, подошел вплотную, опустился на колени перед постелью.
– Забери мою шаланду. Твоя о камни шарахнулась в щепки, а в моей только дырку залатать. Что ж… Ты людей спасал. Тебе это на Страшном суде зачтется, когда делишки твои темные разбираться будут… А ну, нагнись поближе… – Белаш наклонился, и Роза, с силой обхватив его за шею, прошептала так тихо, что услышал лишь стоящий возле Илья: – По девкам, кобель, не бегай… Думаешь, твоя Ружка не знает? Знает, да молчит… Не мучай ее.
Белаш отошел, не поднимая головы.
– Лазарь… Ты чего ревешь, черт одноглазый?! Возьми вот мое кольцо, оно золотое, без обмана. Ты же меня, нечисть, замуж звал, кто этого не знает?
– Юлька, девочка, забирай юбку красную. Новая почти и счастливая – в этот же год замуж выйдешь.
– Спиро седло. Черкесское, сносу не будет!
– Фроська, тебе шаль. Всего два раза надеванная!
– Милош, возьми кнут. От него удача будет, цыганский кнут, без барыша с базара не придешь! А будешь о свою молодуху обновлять – с того света порчу наведу!
– Симке бубен. Старый, правда, но еще стучит. Пляши, девочка, так, чтоб земля горела!
– Мустафе трубку.
– Мариам – платок…
– Иван… Фатима… Янкель… Михай… Шлойма… Янка… Кристаки… Лойзо… Петя… Ибрагим… Ульяна… Ованес… Агаша… Рахиль…
Роза прощалась со всем поселком – медленно, разборчиво, не забывая никого, раздавая свое нехитрое богатство. В конце концов ее тихой, хриплой речи уже не было слышно за дружным плачем. Ревели женщины, повиснув на плечах мужей и прислонившись к стенам, выла, зажимая рот рукой, лежащая на полу Юлька, всхлипывала в занавеску старая Парушоя. И, обведя взглядом комнату, Илья увидел, что плачут и мужчины. Не стыдясь собственных жен, детей и друг друга, не пряча лиц, не вытирая слез, плакали просоленные рыбаки, прокопченные на солнце торговцы, отчаянные контрабандисты, все перевидавшие нищие, бесшабашные воры, мастеровые, объездчики, коновалы, бродяги…
– Ну, приехали! – устало сказала Роза, откидываясь на подушку. – Вы что это, люди добрые, утопить меня решили? Все им раздала, а они ревут! Ну, не надо, люди, братья, не надо! На собственные похороны слез не хватит. Дай бог вам всем счастья и денег мешок. Чтобы дети здоровы были, чтобы жены любили, чтоб мужики не обижали… – Голос Розы начал прерываться, на бледном лбу выступила испарина, Илья отчетливо видел синие жилки, взбухшие на ее висках.
