Илья приподнял руку. Митро заметил этот жест и, подойдя, сел рядом. Не здороваясь, спросил:
– Ну?
Илья промолчал. Чуть погодя спросил:
– Водку будешь?
– Скажи сперва, чего надо.
– Во-первых, мой сын твою девчонку от мужа сегодня увез. – Илья испытал некоторое злорадство, глядя на то, как Митро меняется в лице.
– Который? Ка-какую?! Господи ты боже мой!
– Гришка Иринку, – коротко пояснил Илья.
Митро схватился за голову и замер. Илья молчал, ожидая взрыва, но было тихо. Лишь спустя минуту Митро, не поднимая головы, начал тихо и увлеченно материться. Другие посетители кабака заинтересованно притихли, глядя на двух цыган за дальним столом, один из которых молча двигал пальцем по столу граненый стакан, а другой, не переводя дыхания, ругался то по-русски, то по-своему.
– И все мои несчастья через тебя!!! – наконец закончил Митро. – Ну на кой черт ты опять в Москву свалился?! Как без тебя тихо-спокойно было! Это ведь ты своего сопляка надоумил, голову положу! Ему бы самому в жисть такой фортель в башку не прыгнул!
Илья пожал плечами. Взглянув на расстроенную физиономию Митро, сказал:
– Ты не беспокойся, они со всеми ее детьми уехали. Через месяц-другой, может, и вернутся.
– Они-то вернутся, а как я с Картошками разбираться буду?! – уныло спросил Митро. – И какие опять разговоры пойдут? Моя дочь, от законного мужа, с тремя детьми, бог знает с кем… Тьфу! А у меня еще две девки не пристроены! Сволочи вы все, Смолякоскирэ, вот что я тебе скажу!
Илья не стал возражать. Еще несколько минут Митро бранился, сокрушался, высчитывал что-то на пальцах и поминал всех святых. Илья ждал. И дождался наконец тишины и последовавшего за ней короткого недоброго вопроса:
– А с чего ты явился?
Он поднял голову. Митро смотрел в упор, и от взгляда его узких черных глаз Илью кольнуло холодом. Точно так же смотрел Яшка – тогда, на рассвете, сжимая в руке нож… Несколько месяцев, добираясь с цыганскими таборами до Москвы, глядя, как теплая южная осень сменяется ветрами, дождями и колючим жнивьем на серых полях, как покрывается наледью дорога, как ниже и темнее становятся тучи, Илья представлял себе этот разговор, ради которого, в общем-то, и ехал сюда. Думал о том, что скажет сам, что ответит ему Арапо, с которым еще пять лет назад они были друзьями и кумовьями. Но сейчас все слова делись куда-то, а Митро смотрел в упор и ждал. И Илья понял, что тянуть нечего. Помедлив, он вытащил из-за голенища свой нож с длинным лезвием, с крепкой деревянной ручкой. Бережно положил его на стол, загородил рукавом от других посетителей. Митро подозрительно следил за его действиями.
– Это еще что?
– Я тебе должен. Получи. – Митро молча смотрел на него, и Илья, в последний раз перекрестившись в мыслях, сказал наконец то, из-за чего два месяца трясся в кибитке по разбитым дорогам: – Это я тогда твою Маргитку испортил. Я, а не Паровоз. Из-за меня она убежала. И я с ней пять лет жил. Вот…
Митро молчал. И, исподлобья взглянув на него, Илья увидел, что в узких глазах напротив нет ни удивления, ни гнева. Поймав его взгляд, Митро медленно кивнул на нож:
– И что мне с ним делать? Ты знаешь, я таким делам не обучен. Это вы, таборные…
– Я покажу, куда бить. Выйдем на пустырь…
– Рехнулся?! – взорвался Митро. – Чтобы из-за тебя, поганца, я грех на душу брал? Да пропади ты пропадом! Меня Настька голыми руками задушит, ежели узнает. Да забери ты его, люди смотрят! Еще не хватало в части из-за тебя ночевать!
Илья не торопился взять нож, и Митро сам убрал его со стола. Пряча лезвие в широкий рукав кожуха, хмуро усмехнулся:
– Варьку свою благодари. Я ей поклялся.
– В чем?
– Что не трону тебя, как встречу. – Неожиданно Митро сплюнул: – Тьфу ты, черт таборный… Думаешь, коли б я тебя зарезать захотел, то раньше бы не нашел? Пять лет бы дожидался, пока ты себе совесть на базаре купишь?
Илья изумленно поднял голову. Митро встретил его прямым насмешливым взглядом. Почти весело спросил:
– А ты думаешь, я не знал? Да вы еще в Одессе не жили, а мне крымские цыгане на Конном рынке уже все обсказали: и где Маргитка, и с кем, и как живет! Ты что – сам не цыган, что ли? Не знаешь, как слухи доходят? И Яшка, сукин сын, еще дурить меня взялся! Думал – я сам не знаю! И чего это он так за тебя беспокоился, скажи мне?
– Не за меня, – глядя в стол, мрачно сказал Илья. – Из-за Дашки. Она, верно, слово с него взяла…
Митро шумно вздохнул, огляделся и, увидев на столе нетронутый полуштоф, не спеша налил себе полстакана. Подумав, плеснул и в стакан Ильи. Они, не чокаясь, выпили, одновременно ткнули вилками в соленые огурцы, молча захрумкали. Илья был настолько озадачен всем услышанным, что не знал, о чем теперь заговорить с Митро. Тот первый задал вопрос:
– Куда теперь собираешься?
– В Смоленск.
– Что, и к нашим не зайдешь?
– Чего ради? Мне только с тобой переговорить надо было.
– А к жене своей заглянуть не хочешь? Ну, хоть из приличия?
– Слушай, чего она за Сбежнева не вышла? – вдруг напрямую спросил Илья, отложив вилку. – Мне Варька сказала, что у них уже все решено было…
– Было! – сердито подтвердил Митро. – И вышла бы! Если б тебе, паршивцу, в голову не взбрело ей «Твои глаза бездонные» из кустов подвыть! Ну, что ты на меня так глядишь? А то я не знаю, кто тогда, в Одессе, хору подпевал. Да все поняли, все, не беспокойся. И я, и Варька, и Настька прежде всех! Сволочь ты, Смоляко, каких свет не видывал! Насилу баба в княгини собралась – ты и тут ногу подставил…
– Никаких я ног не подставлял, – буркнул Илья. – Значит, плохо хотела в княгини-то.
– Ну, сволочь и есть! – махнул рукой Митро. Через минуту он поднялся. Уже сделав несколько шагов к двери, вернулся и, наклонившись к Илье, вполголоса сказал: – Настьке я ни полслова не скажу, не надейся. Сам думай, как тебе лучше. По мне – так проваливай к чертовой матери, плакать не буду. А захочешь со своей семьей перевидаться – они теперь все в бывшем Макарьевны доме живут. Все, будь здоров! – Он бросил на стол нож Ильи и молча быстро вышел из трактира. Дверь за ним захлопнулась.
Илья не глядя сунул нож за голенище, медленно допил водку из стакана, опустил голову на руки. Долго сидел не шевелясь. Затем швырнул на стол полтинник, быстро встал, грохнув табуреткой, и, на ходу натягивая полушубок, вышел вон.
Ночную Живодерку засыпало снегом. Первый в этом году, он то переставал, то снова принимался валить тяжелыми хлопьями, облепил ветви деревьев, заставил склониться кусты сирени, выбелил улицу. Мутная луна изредка проглядывала сквозь тучи, на миг освещая молодой снег, и пряталась вновь. На воротах Большого дома сидела и уныло каркала ворона, на свой птичий лад проклиная вываливающееся из неба липкое крошево. Из-под калитки дома напротив выбрался Боська – рыжий пес семейства Смоляковых, нехотя гавкнул на ворону, и та, снявшись с ворот, исчезла в снежной пелене.
