– Я знаю, – воскликнула Урсула. – Это слишком омерзительно. Какими же мы должны быть, если мы наполняли вот это!
– Отвратительно! – сказала Урсула. – Это действительно отвратительно.
И она признала в полусгоревших обрывках, лежавших под каминной решеткой, обложки журнала «Вог» – полусгоревшие образы нарядных женщин.
Они прошли в гостиную. Еще одно облако сжатого воздуха, лишенное веса или материи, и только ощущение невыносимого бумажного заточения в пустоте. Кухня выглядела более внушительно, потому что полы в ней были из красной плитки и здесь стояла плита, холодная и ужасающая.
Девушки стали подниматься наверх и их каблуки гулко стучали по голым ступенькам. Каждый звук эхом отдавался в их сердцах. В спальне Урсулы вдоль стены стояли ее вещи – чемодан, корзина для рукоделия, несколько книг, громоздкие пальто, шляпная коробка, – все это одиноко стояло во всеобщей сумрачной пустоте.
– Веселенькое зрелище, да? – сказала Урсула, глядя на свои позабытые вещички.
– Очень, – ответила Гудрун.
Девушки начали перетаскивать все к входной двери. Вновь и вновь раздавались их гулкие, порождавшие эхо шаги. Весь дом, казалось, порождал вокруг них гулкое эхо необитаемости. Отдаленные пустые, невидимые комнаты создавали почти непристойные вибрации.
Они чуть ли не бегом вынесли на улицу последние вещи.
Но было холодно. Они ждали Биркина, который должен был приехать за ними на машине. Они вновь вбежали в дом и отправились наверх в родительскую спальню, чьи окна выходили на дорогу и на поля, над которыми виднелось предзакатное небо, прорезанное черными и красными полосами и на котором не было солнца.
Они уселись на подоконник и стали ждать. Обе девушки оглядывали комнату. Она была пустой, и с полным отсутствием какой-либо мысли, что было необыкновенно удручающе.
– И правда, – сказала Урсула, – эта комната не могла быть святилищем, да?
Гудрун посмотрела на нее пристальным взглядом.
– Это невозможно, – ответила она.
– Как подумаю об их жизни – отца и матери, об их любви, их браке и о нас, детях, о нашем воспитании – была бы у тебя такая жизнь, глупышка?
– Никогда, Урсула.
– Их жизни, они кажутся совершенно пустыми, в них нет смысла. Даже если бы они не встретились, не поженились и не жили вместе, разве это имело какое-нибудь значение?
– Разумеется, ничего нельзя сказать наверняка, – сказала Гудрун.
– Нет. Но если я вдруг пойму, что моя жизнь будет такой, как это, глупышка, – она схватила Гудрун за руку, – я сбегу.
Гудрун на мгновение замолчала.
– Если говорить откровенно, то никто не собирается жить обыденной жизнью – такое даже не приходит в голову, – ответила Гудрун. – С тобой, Урсула, все по-другому. Рядом с Биркиным ты никогда не будешь жить обыденной жизнью. Он особенный. Но с обычным человеком, чья жизнь сосредоточена в одном месте, брак просто невозможен. Хотя, возможно, и я даже в этом уверена, есть тысячи женщин, которые желают именно этого и только об этом и мечтают. Но одна мысль об этом приводит меня в безумный ужас. Хочется быть свободной, стоять выше всего этого, человек должен быть свободным. Можно отказаться от всего остального, но свободу нужно сохранить – нельзя привязывать себя к Пинчбек-стрит 7, или Сомерсет-драйву или к усадьбе Шортландс. Ни один мужчина не стоит такой жертвы – ни один! Для того, чтобы выйти замуж, нужно иметь свободую волю или не иметь ничего, для этого нужно иметь собрата по оружию, Glücksritter2. А человек с положением в нашем мире – это просто невозможно, невозможно!
– Какое чудесное слово – Glücksritter! – воскликнула Урсула. – Гораздо красивее, чем солдат удачи.
– Правда? – сказала Гудрун. – Я бы отправилась скитаться по миру с Glücksritter
[71]
. Но иметь дом, установленные порядки! Урсула, только подумай, что это значит! Подумай!
– Я понимаю, – сказала Урсула. – У меня уже был один дом – и этого мне достаточно.
– Вполне достаточно, – сказала Гудрун.
– «Маленький серый домик на западе», – иронично процитировала Урсула.
– Это даже звучит как-то серо, не находишь? – мрачно сказала Гудрун.
Их разговор был прерван звуком машины. Приехал Биркин. Урсула удивилась, что в ней сразу же загорелся огонь, что все проблемы с серыми домиками на западе сразу же остались в стороне.
Они услышали, как его каблуки затопали по полу прихожей.
– Есть здесь кто-нибудь? – позвал он и его голос живым эхом пронесся по дому.
Урсула улыбнулась про себя. Ему тоже было не по себе в этом месте.
– Есть! Мы здесь, – крикнула она вниз.
И они услышали, как он быстро побежал вверх по ступенькам.
– Похоже, здесь живут призраки, – сказал он.
– В таких домах призраки не живут – ведь у этих домов никогда не было индивидуальности, а призраки обитают только там, где есть что-то особенное.
– Согласен. Итак, вы тут оплакивали прошлое?
– Да, – мрачно сказала Гудрун.
Урсула рассмеялась.
– Мы оплакиваем не то, что оно прошло, а то, что оно вообще было, – сказала она.
– А! – с облегчением сказал он.
Он на минуту присел. Урсула подумала, что в его внешности было что-то очень светлое и живое. От этого даже бессыдная пустота этого дома становилась незаметной.
– Гудрун говорит, что даже думать боится о том, что выйдет замуж и ей придется жить в одном и том же доме, – со значением сказала Урсула – они понимали, что это относилось к Джеральду.
Он умолк на несколько мгновений.
– Ну, – сказал он, – если ты заранее знаешь, что это тебе невыносимо, то ты в безопасности.
– В полной! – ответила Гудрун.
– Почему каждая женщина считает, что цель ее жизни – найти мужа и обрести маленький серый домик на западе? Почему это цель ее жизни? Разве должно быть так? – спросила Урсула.
– Il faut avouir le respect de ses betises
[72]
, – сказал Биркин.
– Но не обязательно уважать betise прежде, чем ты свяжешь себя ими, – рассмеялась Урсула.
– В таком случае, des betises du papa?
[73]
– Et de la maman
[74]
, – насмешливо добавила Гудрун.
– Et des voisins
[75]
, – сказала Урсула.
