– «Когда, преодолев Дарьенский склон, необозримый встретил он простор»
[12]
, – пробормотала итальянка, на мгновение поднимая глаза от книги.
– И даже не обязательно Дарьенский, – заметил Джеральд, а Урсула рассмеялась.
Гермиона подождала, пока улягутся страсти, и совершенно равнодушным тоном продолжала:
– Да, знание – это величайший дар жизни. Если ты обладаешь знанием, значит, ты счастлив, ты свободен.
– Разумеется, знание – это свобода, – поддакнул Маттесон.
– Спрессованная в таблетки, – вставил Биркин, окидывая взглядом сухопарого, застывшего в одной позе баронета.
Гудрун тут же представила знаменитого социолога в виде плоского пузырька с таблетками из спрессованной свободы внутри. Это ее развеселило. Теперь сэр Джошуа был навеки запечатлен в ее памяти, так как у него было там свое место и свой ярлык.
– Что ты такое говоришь, Руперт? – холодно осадила его Гермиона.
– Если говорить прямо, – ответил тот, – познать можно только что-то завершенное, то, что осталось в прошлом. Это как если бы мы, консервируя крыжовник, закупорили вместе с ним в банке свободу, которой наслаждались прошлым летом.
– Неужели можно познавать только прошедшее? – язвительно спросил баронет. – Можем ли мы сказать, что, зная законы гравитации, мы прикасаемся к прошлому?
– Без сомнения, – ответил Биркин.
– Я сейчас прочитала изумительную вещь, – внезапно вклинилась в разговор маленькая итальянка. – Тут говорится, что мужчина подошел к двери и торопливо бросил глаза на улицу.
Все расхохотались. Мисс Бредли подошла и заглянула в книгу через плечо графини.
– Вот! – показала графиня.
– «Базаров подошел к двери и торопливо бросил глаза на улицу», – прочитала она.
Опять раздался громкий смех, но самым странным из всех был смех баронета, прозвучавший, словно грохот камнепада.
– Что это за книга? – живо спросил Александр.
– «Отцы и дети» Тургенева, – ответила маленькая иностранка, отчетливо выговаривая каждый слог. Она взглянула на обложку, словно проверяя себя.
– Старое американское издание, – сказал Биркин.
– Ха, разумеется, перевод с французского, – проговорил Александр четко и ясно, как оратор. – Bazarov ouvra la porte et jeta les yeux dans la rue.
Он радостно взглянул на остальную компанию.
– Интересно, откуда взялось «торопливо»? – спросила Урсула.
Все начали строить предположения. И тут, ко всеобщему удивлению, они увидели, что к ним с подносом чая спешит служанка. День прошел очень быстро.
После чая все стали собираться на прогулку.
– Не хотите ли прогуляться? – обратилась к ним Гермиона, подходя к каждому в отдельности. Все отвечали положительно, словно узники, которых выводили на прогулку.
Отказался только один Биркин.
– Руперт, ты пойдешь на прогулку?
– Нет, Гермиона.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
Произошла заминка.
– И почему же? – вопросительно пропела Гермиона.
Сознание, что кто-то осмеливается ей противоречить даже в такой мелочи, подняло бурю в ее крови. Прогулка по парку была предназначена для всех без исключения.
– Потому что мне не нравится маршировать в толпе, – ответил Руперт.
На какое-то мгновенье слова застряли у нее в горле. Но затем она с каким-то удивительным спокойствием парировала:
– Ну, если малыш раскапризничался, оставим его здесь.
Она получала истинное удовольствие, оскорбляя его. Но он от этих слов только еще больше замкнулся в себе.
Она направилась к остальным и повернулась только чтобы помахать ему платком и со странным смешком протянула:
– Пока-пока, малыш.
«Иди-иди, наглая стерва», – сказал он про себя.
Гости шли по парку. Гермиона хотела показать гостям дикие нарциссы на склоне холма.
– Сюда, сюда, – временами раздавался ее протяжный голос. И им приходилось к ней подходить. Нарциссы были очень красивыми, но разве они кого-нибудь интересовали? К этому времени Урсулу уже тошнило от отвращения, тошнило от самой атмосферы этого места. Гудрун иронично и беспристрастно наблюдала за всем происходящим, подмечая даже самые незначительные детали.
Они подошли посмотреть на пугливого оленя. И Гермиона заговорила с ним так, словно он тоже был маленьким мальчиком, которого ей хотелось обнять и приласкать. Он же был самцом, и поэтому она просто обязана была распространить на него свою власть. К дому они возвращались мимо прудов, и по дороге Гермиона рассказала им о ссоре между двумя лебедями, которые сражались за любовь одной лебедушки. Она со смехом и издевкой описывала, как проигравший соперник сидел на каменистом берегу и прятал голову под крыло.
Когда они вернулись к дому, Гермиона остановилась на лужайке и высоким голосом, проникающим во все уголки усадьбы, протянула:
– Руперт! Руперт! – она произносила первый слог протяжно и четко, а второй почти проглатывала. – Ру-у-у-уперт!
Но ответа не последовало. Зато появилась служанка.
– Алиса, а где мистер Биркин? – тихо и слабо поинтересовалась Гермиона. Но какое же настойчивое, почти безумное желание скрывалось под этим бесстрастным голосом!
– Мне кажется, он в своей комнате, мадам.
– В комнате?
Гермиона медленно поднялась по ступенькам, прошла по коридору, вытягивая своим тихим высоким голосом:
– Ру-у-у-уперт! Ру-у-у-уперт!
Она подошла к двери и побарабанила по ней пальцами, продолжая звать:
– Ру-у-у-уперт!
– Что? – наконец раздался его голос.
– Чем ты там занимаешься?
Вопрос прозвучал мягко и пытливо.
Ответа не последовало. Потом он все же открыл дверь.
– Мы вернулись, – сказала Гермиона. – Нарциссы просто очаровательны.
– Да, – произнес он. – Я их уже видел.
Она бросила на него из-под ресниц внимательный, пристальный, бесстрастный взгляд.
– Видел? – эхом повторила она. И застыла на месте, не сводя с него глаз. Ее необычайно возбуждала эта война между ними, когда он вел себя, словно беспомощный капризный мальчишка, а она укрывала его от всех невзгод здесь, в Бредолби. Однако в глубине души она понимала, что разрыв между ними неизбежен и поэтому она инстинктивно ненавидела его.
