— Ну? Что он там пишет? Рассказывай! — Фенолио взял флягу и босиком прошлепал к стеклянному человечку.
В награду за свою шпионскую деятельность, не входящую — прозрачный разведчик не уставал об этом твердить — в стандартные обязанности стеклянного человечка и требующую отдельной оплаты, Розенкварц запросил наперсток вина. Цена небольшая, этого Фенолио не мог отрицать, но и толку от разведывательной деятельности Розенкварца было пока немного. Кроме того, вино на него плохо действовало — он делался еще обидчивее, а потом его часами мучила икота.
— Может быть, ты дашь мне сперва отдышаться? — спросил Розенкварц раздраженно.
— Ну вот, уже обиделся. До чего же вздорное создание!
— Ну, дар речи к тебе уже вернулся, я вижу!
Фенолио снял Розенкварца с веревки, которую привязал на окно, чтобы стеклянный человечек мог съезжать по ней, как по канату, и перенес на стол, купленный недавно по дешевке на рынке.
— А теперь рассказывай! — Фенолио наполнил наперсток. — Что он там пишет?
Розенкварц понюхал вино и наморщил багровый нос.
— Вино у тебя все хуже и хуже, — заявил он сердито. — Надо было попросить другую плату!
Фенолио с досадой вынул наперсток из стеклянных ручек.
— Ты пока и эту-то не заслужил! — сказал он в сердцах. — Признайся лучше, что опять ничего не разузнал!
Стеклянный человечек скрестил руки на груди.
— Ах так!
Нет, с ним с ума можно сойти! Взять бы этого болвана да потрясти хорошенько, но ведь у него, чего доброго, рука отвалится, а то и голова.
Фенолио мрачно поставил наперсток обратно на стол.
Розенкварц обмакнул туда палец и облизал его.
— Он снова сочинил себе клад.
— Опять? Черт побери, он тратит больше денег, чем Зяблик!
Фенолио не мог себе простить, что сам до этого не додумался. С другой стороны… Ему бы понадобился чтец, чтобы превратить слова в звонкую монету, и он был далеко не уверен, что Мегги или ее отец стали бы ему помогать в столь прозаическом занятии.
— Хорошо, клад. А что еще?
— Он много чего пишет, но, похоже, недоволен тем, что получается. Рассказывал я тебе, что на него теперь работают сразу два стеклянных человечка? Четверорукого, которым он всюду хвастался, — тут Розенкварц понизил голос, словно боясь выговорить такое, — он, говорят, со злости швырнул об стену. Об этом говорила вся Омбра, но Орфей очень хорошо платит…
Укоризненный взгляд, который Розенкварц бросил при этих словах в его сторону, Фенолио просто проигнорировал.
— …так что теперь у него работают два брата, Сланец и Халцедон. Старший — просто мерзавец! Он…
— Двое? Зачем этому болвану сразу два стеклянных человечка? Он что, уродует мою историю с такой скоростью, что один не успевает очинивать перья?
От злости у Фенолио начались спазмы в желудке. Приятно слышать, что хоть четверорукого человечка больше не существует. Может быть, до Орфея постепенно дойдет, что его творения не стоят пергамента, который он изводит на их создание?
— Ладно. Что еще?
Розенкварц не ответил и снова обиженно скрестил руки на груди. Он не любил, когда его перебивали.
— Господи, да перестань ты кобениться! — Фенолио подвинул ему наперсток. — Что он там еще сочиняет? Новую экзотическую дичь для Зяблика? Левреток с рожками для придворных дам? Или, может, ему пришло в голову, что в моем мире не хватает гномов в горошек?
Розенкварц снова обмакнул палец в наперсток.
— Тебе придется купить мне новые штаны, — заявил он. — Старые протерлись от лазанья по крышам. Не говоря о том, что их давно было пора поменять. Ты можешь ходить в чем тебе нравится, а я не для того живу в городе, чтобы одеваться хуже своих лесных родственников.
Иногда Фенолио хотелось просто взять его и переломить пополам!
— При чем тут твои штаны? Какое мне дело до твоих штанов? — заорал он на стеклянного человечка.
Розенкварц отхлебнул из наперстка — и выплюнул вино себе на ноги.
— Уксус, а не вино, — прошипел он. — И за это в меня швыряли костями? И за это я продирался сквозь голубиный помет и битую черепицу? Да, не смотри на меня так! Этот Халцедон стал кидать в меня куриные кости, когда застал у бумаг Орфея. Он меня чуть в окно не выбросил! — Стеклянный человечек со вздохом обтер вино с ног. — Ладно, перейдем к делу. Там было что-то о кабанах с рожками, но я не мог толком разобрать почерк, потом что-то о поющих рыбах, полная глупость, надо сказать, и еще что-то о Белых Женщинах. Четвероглазый, видимо, по-прежнему собирает все, что поют о них комедианты…
— Да об этом говорит вся Омбра! И ради этого ты пропадал так долго? — Фенолио закрыл лицо руками.
Вино действительно плохое. Голова у него совсем отяжелела. Проклятье.
Розенкварц с мученической гримасой отпил еще глоток. Дурак стеклянный! Будет теперь до завтрашнего дня животом маяться!
— Как бы то ни было, — торжественно заявил Розенкварц между приступами икоты, — это мое последнее донесение! Больше я не пойду в разведку! По крайней мере, до тех пор, пока там работает Халцедон! Он сильный, как кобольд; говорят, он уже двум стеклянным человечкам руки пообломал!
— Ладно, ладно. Все равно шпион из тебя никудышный, — пробурчал Фенолио и, покачиваясь, побрел обратно к кровати. — Признайся, тебе куда больше нравится ухаживать за стеклянными девушками на улице белошвеек. Не воображай, что я этого не знаю!
Он со стоном растянулся на соломенном тюфяке и уставился на пустые гнезда фей под потолком. Можно ли представить существо более жалкое, чем писатель, разучившийся писать? И худшую судьбу, чем смотреть, как другой ворует твои слова и размалевывает созданный тобой мир безвкусными яркими мазками? И ни тебе покоев в замке, ни сундука с роскошной одеждой, ни породистого коня для придворного поэта — опять мансарда Минервы, и больше ничего. Чудо, что она снова пустила его к себе — сочинителя, чьи песни способствовали тому, что у нее нет больше мужа, а у ее детей — отца. Да, вся Омбра знала, какую роль сыграл Фенолио в походе Козимо. Удивительно, что Минерва до сих пор не стащила его с тюфяка и не отколотила хорошенько. Видимо, женщины Омбры так заняты тем, чтобы выжить и прокормить детей, что им не до мести. "А куда ж ты теперь еще денешься? — только и сказала Минерва, когда он снова постучался в ее дверь. — В замке поэты больше не нужны. Там теперь поют песни Свистуна". И разумеется, она оказалась права. Зяблику нравились песни Среброносого. А порой он и сам рифмовал пару неуклюжих строк о своих охотничьих подвигах.
Оставалась Виоланта. Она, к счастью, иногда посылала за Фенолио. И конечно, не подозревала о том, что стихи, которые он ей приносит, украдены у поэтов другого мира. Но много платить она не могла. Дочь Змееглава была беднее, чем придворные дамы нового наместника. Поэтому Фенолио приходилось подрабатывать писцом на рынке. По этому поводу Розенкварц рассказывал всем, кто желал его слушать, как низко пал его хозяин. Но не обращать же внимание на писк этого прозрачного болвана! Пусть себе болтает! И пусть каждый вечер с требовательным видом кладет на письменный стол чистый лист пергамента — Фенолио навсегда отрекся от слов. Он не напишет больше ни единого — кроме тех, что крал у других, да еще сухого, безжизненного вздора, из которого состоят завещания, договоры купли-продажи и прочая ерунда. Время живых слов для него прошло. Они оказались коварными убийцами, кровожадными чернильночерными чудовищами, приносящими одни несчастья. Больше он ни за что не станет им помогать. Стоило ему пройтись по опустелым улицам Омбры — и целой фляги вина не хватало, чтобы залить тоску, отнимавшую у него всякое желание жить с тех пор, как погибло войско Козимо.
