— Прости, — пробормотал он. — С утра у меня башка вообще плохо варит, а еще после вчерашней выпивки… Там этот мальчишка. Ну, ты знаешь, который у Орфея работает и в которого Мегги… — Силач запнулся, поймав взгляд Мегги. — Ну вот, что ни скажу, все глупость выходит! — застонал он, закрывая ладонями круглое лицо. — Сплошная глупость! Но я не нарочно, просто у меня так получается!
— Фарид. Его зовут Фарид. Где он? — Лицо Мегги озарилось радостью, хотя она и старалась не подать виду.
— Ну да, Фарид. Странное имя. Как будто из песни, правда? Он в лагере и хочет поговорить с твоим отцом.
Улыбка Мегги погасла так же мгновенно, как появилась. Мо обнял ее за плечи, но от любовной печали отцовские объятия не помогают. Проклятый мальчишка!
— Он прямо не в себе, осел еле на ногах держится — мальчишка его чуть не загнал. Перебудил весь лагерь. "Где Перепел? Мне нужно с ним поговорить!" Больше от него ничего не добьешься.
— Перепел! — такой горечи в голосе Мегги Мо еще не слыхал. — Я ему тысячу раз говорила не называть тебя так. Вот дурак!
Влюбилась не в того. Но сердцу ведь не прикажешь!
Злые слова
"О Господи! — взмолился он из самой глубины сердца.
— Дай мне возможность вырваться отсюда!"
Джон Ирвинг. Правила Дома сидра
[13]
— Дариус! — Элинор опротивел собственный голос. Он звучал отвратительно — брюзгливо, раздраженно, нетерпеливо. Вроде бы раньше он таким не был…
Дариус разронял книги, которые стопкой нес в библиотеку, а пес поднял голову с ковра, который Элинор специально купила, чтобы уберечь свой ценный паркет от липкой собачьей слюны. Не говоря уж о том, сколько раз она скользила и падала на этой слюне.
— Где Диккенс, которого мы купили на прошлой неделе? Сколько времени тебе нужно, черт побери, чтобы поставить книгу на место? Я что, плачу тебе за то, чтобы ты рассиживался в моем кресле и читал? Признавайся, когда я ухожу к себе, ты только этим и занимаешься.
О Элинор! Как она ненавидела себя сейчас за слова, вылетавшие изо рта, — ядовитые, горькие брызги слюны ее несчастного сердца!
Дариус опустил голову, как всегда, когда не хотел показать, как больно она его обидела.
— Диккенс стоит на месте, Элинор, — ответил он мягко.
От этой кротости она только сильнее заводилась.
С Мортимером запросто можно было поссориться, а уж Мегги была настоящая маленькая воительница. А Дариус! Даже Реза дала бы ей сейчас отпор, хоть и могла объясняться только знаками.
Трус лупоглазый! Почему он ее не обругает? Почему не швырнет ей под ноги все эти книги, которые он так нежно прижимает к своей цыплячьей груди, словно защищая от нее?
— На месте? — повторила она. — Ты думаешь, я уже и читать разучилась?
Как встревоженно вытаращился на нее глупый пес! А потом тихонько зарычал и снова уронил башку на ковер.
Дариус поставил стопку книг на ближайшую витрину, подошел к полке, где Диккенс занимал свое законное место между Дефо и Дюма (очень много места, надо признать — удивительно, как вообще можно столько написать), и уверенным движением вытащил нужный экземпляр.
Молча вручив его Элинор, он принялся расставлять книги, с которыми пришел.
До чего же глупо! Теперь она выглядит полной дурой. Элинор терпеть не могла чувствовать себя дурой. Это было еще хуже, чем грустить.
— Она вся пыльная!
Прекрати, Элинор! Но она не могла остановиться. Ее несло.
— Когда ты последний раз стирал пыль с книг? Я что, еще и этим должна сама заниматься?
Дариус так и стоял к ней спиной. Он принимал оскорбления молча и неподвижно, как незаслуженные побои.
— В чем дело? Ты что, уже не только заикаешься, а совсем говорить разучился? Я иногда удивляюсь, зачем тебе вообще язык. Лучше бы Мортола прихватила тебя, а не Резу — она и немая была разговорчивее, чем ты.
Дариус поставил на полку последнюю книгу поправил соседнюю и решительным шагом, держась очень прямо, направился к двери.
— Дариус! Вернись!
Он даже не оглянулся.
Ах, черт! Элинор побежала за ним, зажав в руке Диккенса, который, надо признать, был не таким уж пыльным. Честно говоря, он был совершенно чистым. "А как же иначе, Элинор! — подумала она. — Ты разве не знаешь, с каким усердием Дариус по вторникам и пятницам очищает книги от малейшей пылинки?" Их уборщица регулярно потешалась над тоненькой кисточкой, которой он это делает.
— Дариус, ради всего святого, ну что ты тут изображаешь!
Ответа не было.
Цербер обогнал ее на лестнице и теперь с высунутым языком дожидался на верхней ступеньке.
— Дариус!
Да где же он, к слюням собачьим!
Его комната располагалась рядом с бывшим кабинетом Мортимера. Дверь была открыта, а на кровати лежал большой чемодан, который она купила ему для первой их совместной поездки. С Дариусом очень хорошо было ездить за книгами (не говоря уж о том, что он удержал ее от множества глупых покупок).
— Что?.. — Ее язык вдруг словно одеревенел. — Что ты делаешь, тысяча чертей?
Что он делает? Как будто не видно. Он укладывает в чемодан свой небогатый гардероб.
— Дариус!
Он положил на кровать портрет Мегги, подаренный Резой, записную книжку, переплетенную Мортимером, и закладку, которую смастерила ему Мегги из перепелиных перьев.
— Халат… — сказал он с запинкой, укладывая в чемодан фотографию родителей, которая всегда стояла возле его кровати. — Ты не возражаешь, если я его тоже возьму?
— Не задавай дурацких вопросов! С чего мне возражать? Это же подарок, черт подери! Но куда ты все это возьмешь?
Цербер зашел в комнату и побежал к ночному столику, где у Дариуса всегда лежало в ящике печенье.
— Не знаю еще…
Он сложил халат так же аккуратно, как остальные вещи (халат был ему страшно велик, но откуда ей, спрашивается, разбираться в размерах мужской одежды?), положил сверху рисунок, записную книжку и закладку и захлопнул крышку. Разумеется, застежки не желали закрываться. Руки у Дариуса были на редкость неловкие.
— А ну вынимай все это обратно! Сейчас же! Перестань дурить!
Но Дариус только покачал головой.
— О Господи, ну не можешь же ты оставить меня одну!
Элинор сама испугалась отчаяния, прозвучавшего в ее голосе.
— Ты и со мной одна, Элинор, — глухо ответил Дариус. — Ты так страдаешь! Я не могу больше этого выносить!
