– Прошу прощения, сэр, но я к вам с поручением.
– Вот как? – живо откликнулся мистер Кардинал, поднимая глаза от бумаг. – От отца?
– Да, сэр. То есть фактически.
– Минуточку.
Молодой человек наклонился к стоявшему на полу портфелю и извлек оттуда карандаш и блокнот.
– Выкладывайте, Стивенс.
Я снова кашлянул и заговорил самым бесстрастным голосом, на какой был способен:
– Сэр Дэвид хочет, чтобы вы знали, сэр, что дамы и господа имеют различия в нескольких важнейших отношениях.
Я, видимо, сделал паузу, чтобы сформулировать про себя следующую фразу, потому что мистер Кардинал вздохнул и сказал:
– Это-то мне известно, Стивенс, и еще как. Давайте-ка к делу.
– Известно, сэр?
– Отец меня постоянно недооценивает. Я много читал и изучил проблему в целом и в частностях.
– В самом деле, сэр?
– Последний месяц я, можно сказать, только об этом и думаю.
– Понимаю, сэр. В таком случае в данном мне поручении, вероятно, не было особенной надобности.
– Можете успокоить отца, что я прекрасно осведомлен. Этот вот портфель, – он ткнул в него носком ботинка, – битком набит заметками о всех сторонах проблемы, какие можно себе представить.
– В самом деле, сэр?
– Да, по-моему, я проиграл все возможные варианты. Так что ступайте успокойте отца.
– Не премину, сэр.
Напряжение, видимо, слегка отпустило мистера Кардинала. Он еще раз лягнул портфель, от которого я все время отводил взгляд, и произнес:
– Вы, наверно, задавались вопросом, почему я всегда держу его при себе. Теперь будете знать. Вдруг бы он попал в чужие руки – представляете?
– Возникло бы весьма щекотливое положение, сэр.
– Впрочем, – сказал он, внезапно выпрямляясь в кресле, – разве что отцу пришел в голову какой-то совершенно новый фактор, который, по его мнению, я должен осмыслить.
– Не думаю, сэр.
– Нет? Дополнительных сведений об этом Дюпоне не поступало?
– Боюсь, что нет, сэр.
Я с огромным трудом скрыл овладевшее мной отчаяние, обнаружив, что задача, которую я считал почти что решенной, на самом деле стоит передо мной во всей своей неприступности. Кажется, я как раз собирался с мыслями для нового приступа, но тут молодой человек вдруг вскочил и сказал, прижимая портфель к груди:
– Ну ладно, пойду-ка я подышу свежим воздухом. Спасибо за помощь, Стивенс.
Я намеревался безотлагательно провести с мистером Кардиналом новое собеседование, но к этому не представилось случая, главным образом, потому, что в тот же день к нам пожаловал американский сенатор мистер Льюис, которого мы ожидали только через двое суток. Я находился внизу в буфетной и составлял заказ на продукты, когда над головой у меня послышался шум, который не спутаешь ни с каким другим, – во двор въехали автомобили. Я поспешил наверх и – надо же такому случиться! – столкнулся с мисс Кентон в служебном коридоре, разумеется, том самом, где произошла наша последняя размолвка. Это неудачное совпадение, возможно, и побудило ее с детским упрямством настаивать на том, о чем она заявила в прошлый раз. Ибо когда я поинтересовался, кто приехал, мисс Кентон бросила на ходу:
– Через третьих лиц или запиской, мистер Стивенс, если дело не терпит.
Очень, очень досадно, но выбора у меня, разумеется, не оставалось – я должен был спешить наверх.
Мистер Льюис вспоминается мне как весьма дородный джентльмен, с лица которого почти не исчезала добродушная улыбка. Преждевременное его появление причинило очевидные неудобства его светлости и коллегам – они рассчитывали побыть одни еще день-другой, чтобы все подготовить. Однако же обаятельная непринужденность мистера Льюиса и произнесенная им за обедом фраза о том, что Соединенные Штаты «неизменно стоят на стороне справедливости и готовы признать, что в Версале были допущены ошибки», в немалой, видимо, степени помогли ему снискать доверие у «нашей команды». За обедом разговор о достоинствах Пенсильвании, родного штата мистера Льюиса, медленно, но верно возвращался к предстоящей конференции. Когда же джентльмены достали сигары, то пошли высказывания, так же мало предназначенные для чужих ушей, как и соображения, звучавшие за столом до приезда мистера Льюиса. Тут-то мистер Льюис и произнес:
– Да, господа, наш мсье Дюпон человек непредсказуемый. Но позвольте заметить, что в одном отношении можно держать пари, не рискуя остаться внакладе. – Тут американец подался вперед и махнул сигарой, чтобы привлечь внимание. – Дюпон ненавидит немцев. Ненавидел еще до войны и ненавидит теперь, да так, что вам, господа, этого просто не понять. – С этими словами мистер Льюис снова откинулся на спинку кресла, и на лице у него заиграла привычная добродушная улыбка. – Но согласитесь, – продолжал он, – трудно винить француза за ненависть к немцам. В конце концов у француза на это хватает причин.
И мистер Льюис обвел взглядом стол, за которым воцарилось легкое замешательство. Потом лорд Дарлингтон заметил:
– Известная горечь тут, естественно, неизбежна. Но ведь и мы, англичане, мы тоже упорно и долго воевали с Германией.
– Но вы, англичане, кажетесь мне другими в том смысле, – сказал мистер Льюис, – что, в сущности, больше не питаете к немцам ненависти. Однако французы считают, что немцы уничтожили вашу европейскую цивилизацию и поэтому заслужили любую самую страшную кару. Конечно, нам в Соединенных Штатах такой подход представляется непрактичным, но чему я не перестаю удивляться, так это отчего вы, англичане, не заодно с французами. В конце концов, как вы сами сказали, Британия тоже понесла в войне большие потери.
Снова последовало неловкое молчание, после чего сэр Дэвид довольно неуверенно возразил:
– Мы, англичане, нередко расходимся с французами во взглядах на такие вопросы, мистер Льюис.
– Понятно. Так сказать, различие в национальных темпераментах.
При этих словах улыбка мистера Льюиса сделалась еще шире. Он молча кивнул, словно подтверждая, что теперь ему многое стало ясно, и затянулся сигарой. Задним числом, вероятно, кое-что вспоминается теперь по-другому, но у меня твердое ощущение, что именно в ту минуту я уловил в обаятельном американском джентльмене некую странность, может быть, двуличие. Если у меня, однако, в ту минуту и родились подозрения, лорд Дарлингтон, судя по всему, их не разделял, ибо после очередной неловкой паузы его светлость, похоже, пришел к определенному решению.
– Мистер Льюис, – произнес он, – позвольте высказаться начистоту. Тут, в Англии, у большинства из нас нынешняя французская позиция вызывает презрение. Можете называть это различием в национальных темпераментах, но я рискну утверждать, что речь идет о вещах посерьезней. Негоже злобствовать на противника после того, как конфликт исчерпан. Уложили его на обе лопатки – и схватке конец. Поверженного врага не бьют ногами. С нашей точки зрения, французы ведут себя все более варварски.
