Так обычно говорят с потерпевшим, с больным или с человеком, безвинно попавшим в тюрьму — в общем, с людьми, которые вызывают жалость.
— Мыслей много, — проговорил Зубатый. — А озвучить нечего.
Кажется, Ал. Михайлов решил, что он страдает провинциальной стеснительностью, решил разговорить, отвлечь.
— А вы никак на охоту?
— Можно и так сказать, — отмахнулся Зубатый.
— В таком случае, я с вами! Карабин и амуниция всегда со мной, — режиссер засуетился и вдруг пожаловался. — Как только сменилась власть, сразу изменилось отношение. Какие стали люди! Начальник охотуправления выдал всего две лицензии на медведя! Всего две! Как быстро все перекрашиваются!
— Это верно!
— Так берете меня? У вас же наверняка лицензии не отстреляны? Когда вам было… А мы бы вместе поехали и закрыли все бумаги!
— На сей раз не получится, я по делам еду. А вот вернусь…
— Когда?
— Через два дня.
— Ловлю на слове! — засмеялся Ал. Михайлов. — Буду ждать!
Посмотрел на сборы, что-то вспомнил, вмиг сделался вальяжным и продолжил тоном старой барыни:
— Полно вам, Анатолий Алексеевич! Вы не стесняйтесь. От души готов помочь, похлопотать, ей-богу!
— Это вы о чем?
— Да о помощи, о помощи! Ситуация-то не простая…
Зубатый про себя ухмыльнулся и подыграл.
— Впрочем, вы можете помочь…
— Разумеется, могу. Даже с Кузминым познакомлю.
— Знакомить не надо. Сделайте милость, отыщите мне адресок одного учреждения.
— Какого учреждения?
— В Москве или где-то в Подмосковье есть частная клиника. Занимается проблемами долголетия. Ее называют клиникой бессмертия…
— Боже правый… Вам-то зачем?
— Мне-то не к чему, да есть одно обязательство. Близкому человеку помочь.
— Вам бы в пору сейчас о себе подумать! — назидательно и чуть растерянно проговорил Ал. Михайлов.
— Только адрес клиники и к кому там обратиться, — нажал Зубатый. — Думаю, вам не составит труда…
Он не сказал ни да, ни нет, как-то неопределенно рукой махнул, выскользнуть хотел.
— Клиника, клиника бессмертия… Что-то не припомню, Анатолий Алексеевич…
— Скажите прямо, найдете клинику? Или кого-то еще попросить?
Знаменитый режиссер ставил фильмы и играл в них героев широких и великодушных, поэтому сделал вид, что обиделся.
— Что вы, право!.. Сейчас я не готов ответить. О клинике ровным счетом ничего не слышал… Да отыщу вам адрес!
— Спасибо, — Зубатый руку ему пожал. — Я приеду дня через два-три.
Он подхватил рюкзак и пошел в двери.
— А ружье? — вслед спросил Ал. Михайлов. — Вы забыли ружье!
9
Соринская Пустынь открылась внезапно и сразу от края до края. Она стояла на противоположном покатом берегу, среди высоких холмов, покрытых сосновым лесом, обращенная окнами на реку и задами на всхолмленные и зарастающие поля. Может, оттого, что день был ясный, а осенний воздух прозрачный и звонкий, может, потому, что смотрел издалека и с высокой террасы, но вначале деревенька показалась акварельным рисунком в детской книжке — чистенькая, с берендеевскими домиками, квадратиками огородов и еще зелеными выпасами, по которым бродили кони. И все это с размытыми, неясными линиями, призрачно, будто отражение на зарябленной воде.
Он готовился к этому мгновению, ждал: вдруг затрепещет душа, проснется генетическая память, шестое чувство или хотя бы покажется знакомым это место, однако сколько не прислушивался к себе — ничего подобного не происходило, возможно, оттого, что всю дорогу думал и заново прокручивал в сознании последний крутой разговор с Хамзатом. Начальник охраны не хотел оставаться в машине, оставленной посередине разбитой торфянистой дороги, порывался идти с ним, причем так навязчиво, что вывел из терпения. Зубатый обложил его матом, приказал возвращаться домой и заниматься перевозкой вещей, мол, приедешь за мной через двое суток, и когда тот воспротивился, объявил об увольнении, развернулся и пошел в одиночку. Кавказский скакун запрядал ушами, задергал тонкой нервной головкой и взял с места в галоп.
Может, поэтому он шел и ничего в нем не трепетало, разве что в какой-то момент исчезло ощущение времени, да и то потому, что вокруг не было никаких знаков — столбов электролинии, антенн на крышах, техники на улице. То ли шестнадцатый, то ли девятнадцатый век. Но стоило спуститься с горы к реке и взглянуть на деревню поближе, как время вернулось, и тут же обнаружились следы колхозной цивилизации. Сквозь высокий засыхающий чертополох проглядывали обрушенные силосные ямы, остовы комбайнов, кирпичные столбы от разрушенных коровников, еще какое-то железо, конструкции, постройки неизвестного назначения, и все это уже врастало и уходило в землю.
И большая часть домов стоит с заколоченными, а то и выбитыми окнами…
И ладно бы водная преграда впереди — саму дорогу, связывающую с миром, давно размыло ливнями и весенними водами, в глубоких логах и низких местах она превратилась в болото, и судя по следам, здесь передвигались в основном на конной тяге. И между прочим, ездили вброд через реку!
Зубатый пошел по тележным следам и через двести метров, напротив заброшенной фермы, обнаружил брод. Река в этом месте текла быстрее, и от солнечных лучей проглядывало дно. Он нашел палку, забрел, сколько можно было в охотничьих ботинках и проверил дно — глубоко. Только на коне или в крайнем случае, на машине, и вода ледяная.
На той стороне, чуть левее, видны были деревянные лодки, но ни единого человека и при этом, на въезде в деревню, словно некий знак, занесенный из будущего, торчал дорожный указатель, не простреленный, не ржавый, с отчетливыми синими буквами по белому фону — Соринская Пустынь. Вероятно, поставили, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что еще существует на свете такое место…
— Эй, люди! — крикнул Зубатый. — Дайте лодку!
Кони на выпасе вскинули головы, насторожились и через минуту уже снова щипали увядающую траву.
— Перевезите! — еще раз крикнул и успокоился: кричать тут бесполезно.
Он ушел от брода вверх по реке, к тому месту, где на другом берегу стояли привязанными еще несколько лодок, но и там, у высоких, красивых домов не было ни единого человека, хотя виднелась крыша белой машины.
Прошло полчаса, но на улице не появилось ни души. Зубатый ходил по берегу взад вперед, пока не заметил бегущего по огородам мальчишку.
— Эй, парень! — крикнул. — Перевези!
