— А народ безмолвствует, — хмуро заключил Костылев.
— Ну, а я-то чем помогу? — спросил Зубатый. — Я сложил полномочия.
— Ты же знаешь, есть такое явление, как инерция властности, — выдал заготовленную фразу Марусь. — Сложил, но тебе будут подчиняться. Потому, что привыкли подчиняться. Надо вернуться на какой-то срок, Алексеич. Пока ситуация не расхлебается. Просто присутствовать в администрации! Понимаешь?
— С ума сошел? С какими глазами я туда вернусь? Нет, ребята, это отпадает. Идите и управляйте, с меня хватит.
— Но и у меня кончились полномочия!
— Инаугурацию отложили, значит, они автоматически продляются.
— Где это написано? — взъелся Марусь. — Ты в распоряжении что написал? Завтра прокурор опротестует любую мою бумагу!
Зубатого аж подбросило.
— Что ты мне подготовил, то я и подписал! Или ты забыл, какая была ситуация в тот момент?
— Да не забыл я, — он отвернулся.
— Все вопросы к полномочному представителю, — отрезал Зубатый и встал. — И вообще, делайте, что хотите.
— Ты как будто обиделся, что ли? — тяжело помолчав, спросил Марусь.
— На что? Или на кого?
— На жизнь.
— Да нет, тут другое дело, — он принес бутылку. — Хотите коньяка?
— С такой заботы хоть в запой, — отозвался Шумов. — Наливайте.
Несколько минут все молчали, глотали коньяк, переглядывались, затем Марусь отчего-то погрустнел.
— Это кто у тебя на рисунке? Мать? — спросил он, указывая на фоторобот старухи.
— Нет… Мама умерла молодой. Это было лишь отвлечение от темы.
— Нет, я тебя понимаю, Анатолий Алексеевич, — продолжил он. — Ты все правильно говоришь. Возвращаться нельзя… Но по-комсомольски надо. У тебя есть моральное право, ты вытащил область из перестройки, прошел все реформы без значительных потерь.
— Эх, Мамалыга, не в том дело, — Зубатый разлил остатки коньяка. — На сороковой день после смерти Саши ко мне подошла старуха… Вот эта самая! И пригрозила: Господь и дочку отнимет.
— Какая старуха? — осторожно спросил Марусь, переглядываясь с товарищами.
— Да вон на стенке висит! На улице подошла, блаженная, кликуша…
— Фу, напугали! — дубовый стул под Шумовым заскрипел. — Я уж подумал… Мороз по коже…
— И у меня мороз, — серьезно сказал Зубатый. — Вот уж скоро две недели, а я места не найду. Старец ко мне приходил, юродивый, я не принял, не послушал его. А он оказался моим прадедом. Мне его нужно найти. По некоторым сведениям он находится в клинике бессмертия. Кто-нибудь слышал о такой?
Заместители как-то враз и тревожно затихли: Марусь вертел рюмку, потупив глаза, Шумов скоблил скатерть, а Костылев, сложив на грудь три подбородка, сцепил руки на животе и неотрывно смотрел на фоторобот.
Зубатый спохватился, что рассказывать все это «трем толстякам» бесполезно, не поймут, и если поймут — не поверят из-за слишком техничного, «промышленного» сознания, лишенного всякого мистицизма.
— Ладно, мужики, это мои проблемы, — сказал он. — Я сам с ними разберусь. Дело в том, что слова старухи… В общем, Маша спит уже несколько дней. И мне сейчас ничего в голову не идет. Вы уж как-нибудь сами там…
— Попробуем сами, — отчего-то хохотнул Марусь и встал. — Тебе бы отдохнуть, Анатолий Алексеевич.
— Да, я уже давно не спал, голова разламывается…
— Извини, что вторглись…
— Предупреди, чтобы не беспокоили, — попросил Зубатый. — Хотя бы дня три…
Троица с ходу направилась в двери, извиняясь и кивая — через несколько секунд тяжелая поступь сотрясла лестничные марши…
* * *
Он выгулял собак во дворе, заперся, отключил телефон, в самом деле намереваясь хотя бы выспаться, но едва лег, как в голове зашуршало — Маша, Маша, Маша… Повертевшись с боку на бок, он все-таки позвонил в Финляндию и наконец-то там сняли трубку. Ответила женщина, наверное, домработница, не знающая по-русски ни слова, английский примерно на его уровне — говорили, как слепой с глухим, и в результате уже через минуту после разговора Зубатый усомнился даже в том, что вроде бы и понял — Маша находится в госпитале, идет на поправку, а муж дежурит у постели.
Немного пометавшись, он убедил себя, вернее, переступил через собственное самолюбие, позвонил жене и услышал ее голос — нормально произнесенное «але» и в следующий миг со слезами и тоном заклинания:
— Толя, милый, я дурной сон видела. Возвращайся домой! Я тебя жду, жду, от окна к окну. Толенька, приходи!
— Я нахожусь дома, — отрезал он. — Ты возвращайся.
В тот же миг она сорвалась на крик, и в трубке вдруг послышался совершенно трезвый, хорошо поставленный и жесткий голос бесприданницы — подслушивала с параллельного телефона.
— Не смейте обижать Екатерину Викторовну! Эй вы, слышите меня! Я не позволю обижать эту святую женщину.
Зубатый положил трубку, ощущая, как жгучая кровь заливает лицо. Он пошел в ванную, умылся и, не вытираясь, встал перед открытой форточкой. В сердцах он забыл выключить телефон, и в квартире опять разлились трели.
— Ты почему бросаешь трубку? — на сей раз голос жены был тихим и вкрадчивым. — Я хотела поговорить с тобой. Мы так давно не разговаривали, и вообще, я редко вижу тебя.
— Приезжай домой, поговорим.
— Наш дом здесь, Толя.
— Скажи мне, что с Машей?
— Она проснулась, но все еще находится в госпитале. Толя, ну ты можешь приехать сейчас?
— Ей можно позвонить в госпиталь? Есть сотовый?
— Арвий ей привез, — она продиктовала номер. — Приезжай хоть на часок, милый. Ты должен привыкнуть к Лизе, она теперь будет жить с нами. Всегда. Она прекрасный человек, поверь мне, а какая актриса!
Он был уверен, что бесприданница сейчас подслушивает их.
— Да, возможно, и так. Ей просто не везет в жизни.
— И я об этом говорю! — подхватила Катя. — Поэтому мы должны помочь ей, во имя памяти о Саше. У нас будет внук, Толя! Я его чувствую.
— Все бы ничего. Только нам придется забрать из дома ребенка еще одного внука.
— Какого внука?..
— Лиза сдала первого ребенка, дочку, на воспитание государства.
— Толя, что ты говоришь? — после паузы ужаснулась Катя. — Как ты смеешь распространять эти сплетни?
— А второй ее гражданский муж недавно получил пять лет строгого режима за ограбление. Лиза продала его квартиру в Туле и приехала к нам.
