– Значит, будет. Надо жить, пока молодая, а то и вспомнить
на старости лет нечего будет…
– А старость когда наступает? – спросил он любопытства
ради.
– Ну, лет в двадцать пять…
– Дура…
– Ага, все-таки клеишься? Намекаешь?
Родион промолчал. Из подъезда показался кавалер – насколько
удалось рассмотреть в сумерках, удрученный и злой.
– Туз-отказ, Юлька! – рявкнул он, плюхаясь на сиденье и
громко выругавшись. – Мало того, что бабка дома, еще и шнурки в стакане…
– Нет, ну ты деловой. – Юлька с той же капризной
интонацией, не меняя тона, запустила ничуть не уступавшую по богатству красок и
сложности плетения матерную тираду. – Такой деловой, я прямо не могу… Так
и будем кататься? Время поджимает, из меня мать печенку вынет без наркоза, если
припрусь к полуночи…
– Так до полуночи еще – что до Китая раком… Поехали к
Витальке?
– А если и там облом?
– Ну ладно, – самым решительным тоном сказал
кавалер. – Раз пошла такая пьянка… Шеф, долгострой на пристани знаешь? Вот
и лети туда, как крылатая ракета… – Он опустил стекло и кинул наружу пустую
бутылку.
Она звонко разлетелась на асфальте в крошево, и Родион
побыстрее рванул машину, пока кто-нибудь не появился. В ящичек тем временем
упала еще одна мятая полусотенная, а ломающийся басок, рисуясь, возгласил:
– Лети, как Бэтман, с ветерком! Музыку давай, нынче я гуляю,
пра-азвенел звонок…
Юлька хихикала, словно ее щекотали, возня прекратилась, они
там стали откупоривать очередную бутылку. Родион, успевший изучить нехитрые
вкусы клиентуры, сунул кассету в щель, и из динамиков рванулся
бодро-разболтанный голос Новикова:
– Шансоньетка – заведенная юла!
Шансоньетка… Не до углей, не дотла
Выгорает до окурочка, Дурочка…
Он и сам любил Новикова, так что выкрутил громкость чуть ли
не на максимум, улица Маркса, как всегда в эту пору, уже была почти пустынной,
машина летела в крайнем левом ряду, за спиной шумно возились и целовались
взасос – и Родион с горечью осознал, что отвращение к себе, что печально, уже
стало привычным, устоявшимся.
– Куда теперь? – спросил он, сворачивая к известному
всему Шантарску долгострою, похожему на кукурузный початок зданию, вот уже лет
шесть с завидной регулярностью менявшему то хозяев, то подрядчиков, да так и
оставшемуся недоделанным. Месяц назад в свою родную Поднебесную убрались китайские
строители, никак не способные привыкнуть к российскому обычаю задерживать
зарплату, а турки, о которых с гордостью трепался по телевизору мэр, что-то не
появлялись. Видимо, тоже прослышали о новых традициях касаемо вознаграждения за
труд и не хотели превращать свою жизнь в бесконечный ленинский субботник…
Отрок перегнулся к нему, в нос ударил густой запашок
портвейна:
– Давай вон туда, к забору… Ага. Глуши реактор. Юлия, я вас
имею честь душевно пригласить отдаться…
– Что, здесь? – В ее голосе Родион что-то не почуял
особенного протеста.
– А в лифте лучше было? Тут тебе и музыка играет, и вино под
рукой…
– А этот? – хихикнула Юлия.
– А чего, пусть сидит, чего не видел? Дети, что ли? Ему по
должности смущаться не полагается… лови купюру, шеф. Хочешь, иди погуляй, сопри
вон унитаз для дома, для семьи, а хочешь, сиди тихонечко и меняй кассетки…
Юлия, любовь моя на всю сегодняшнюю пятницу… – и в следующий миг затрещали
застежки-липучки ее курточки.
– Эй! – сказал Родион громко. – Я на этом собачьем
ветру гулять не собираюсь…
– Ну тогда сиди и учись… – придушенным голосом бросил
отрок. – Только помолчи, кайф влюбленным не ломай…
Нет, такого с ним еще не случалось в многотрудной работе
незарегистрированного частного извозчика… Он пропустил момент, когда следовало,
плюнув на все и забрав ключ зажигания, вылезти из машины – не до утра же будут
блудить… Отчего-то выходить теперь казалось еще стыднее и унизительнее, чем
оставаться на месте. Родион, ругаясь про себя, сидел, вжавшись в сиденье,
избегая смотреть в зеркальце заднего вида. В машине было темно, они
остановились вдали от фонарей – сопляк, хоть и пьяный, место выбрал с умом, и
за спиной Родиона совершенно непринужденно, словно его здесь и не было,
разворачивалось нехитрое действо: ритмичная возня, стоны и оханье, прекрасно
знакомое каждому взрослому мужику с опытом чмоканье-хлюпанье…
Странно, но он не испытывал ни малейшего возбуждения, хотя
чуть ли не рядом с ним громко колыхались слившиеся тела и запах секса в салоне
с наглухо задраенными окнами становился все сильнее. Отвращение к ним, к себе,
к окружающей жизни превозмогало все остальные эмоции. Наверное, в таком
состоянии люди способны убить: он вдруг представил свою Зойку, Зайчика на
заднем сиденье наемной машины, в руках пьяного сопляка… В виски словно
вонзились тонкие иглы, Родион едва не взвыл от безнадежности, повторял в уме,
словно испортившийся патефон: «С ней такого не будет, с моей дочкой ни за что
такого не будет, пусть жизнь теперь другая, Зойка все равно вырастет лучше и
чище, с ней такого не будет…» Тяжелый запах словно пропитал его всего, и он,
скрипнув зубами, сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Что на заднем
сиденье прошло совершенно незамеченным, там как ни в чем не бывало продолжались
самозабвенные оханья и стенанья, порой непонятно чьи ноги задевали спинки
передних сидений, рядом с ним, поверх мятых купюр, шлепнулась в коробку черная
туфелька. Докурив, он протянул руку и сменил доигравшую до конца кассету.
Теперь в салоне хрипло надрывалась Люба Успенская:
– А я сяду в кабриолет
И уеду куда-нибудь,
Ты проснешься – меня здесь нет…
Он любил и эту песню, но боялся, что отныне она всегда будет
ассоциироваться с воспоминаниями об очередном унижении.
«Собственно говоря, никто тебя не унижает, – подумал
он. – Им и в голову не приходит, что они тебя унижают, чего же ты воешь на
Луну?» Но эти утешительные мысли помогали плохо. Бессильное отвращение к самому
себе, смешанное с этим проклятым запахом, проникало под череп, во все поры.
Он не сразу и сообразил, что сзади давно уже стоит тишина.
Потом снова забулькало, щелкнула зажигалка, на миг озарив салон трепещущим
сиянием.
– Командир! – подал голос вовсе уж рассолодевший
сопляк. – Местами поменяться не хочешь?
– Что? – Он не сразу и сообразил.
– К девочке не хочешь, говорю? А то она не кончила, грустит…
– Ой, противный… – послышался деланно застенчивый девичий
голосок.
– А что? Должен я заботиться о любимой женщине, чтоб словила
оргазм? Греби сюда, шеф, а она потом сравнит… Может, с тобой тусоваться и
будет, а, Юльк?
– Ой, противный…
