– Да так, с заводом связано… Я уж из суеверия пока помолчу.
К тому же – коммерческая тайна.
– Я за тебя душевно рада, – сказала она
искренне. – Может, хоть немного Лике нос утрешь, а то…
Он насторожился:
– Мариш, она что, говорила что-нибудь… этакое?
– Да глупости, ничего она особенного не говорила. Просто
токовала, как глухарь, про свои исторические успехи на ниве электроники, а про
тебя поминала, словно английская королева про своего дворецкого. Словес
особенных не было, но ты же знаешь, на какие взгляды и интонации мы, бабы,
способны… Ты меня не выдавай, ладно?
– Да конечно, Мариш, что ты…
– Может, тебе ее поколотить? Легонечко?
– Ну ты и ляпнула, старуха, – пожал он плечами с
искренним удивлением. – Теоретически рассуждая, оно бы и неплохо по
старому русскому обычаю, но ведь не за что…
Маришка кинула на него быстрый взгляд, поерзала на стуле и
рассмеялась:
– Знаешь же, как говорится – было бы за что, совсем бы убил…
– Эх, Мариша, мне бы твои двадцать пять… – грустно сказал
он. – И в чем-то незамутненный взгляд на мир. Битьем еще никого вроде бы
не исправили, не в том корень проблемы…
– Ничего, – сказала она с видом умудренной и пожившей
дамы. – Если удачно провернешь дело и вложишь ко мне денежку, все
по-другому повернется. Она тебя ничуть не презирает, просто раз и навсегда
отвела клеточку, как водороду в периодической таблице товарища Менделеева, и
думать не думает, что ты способен перескочить в другую, где атомный вес малость
потяжелее. А ты ей докажешь…
– Маришка, а ты умница… – сказал он рассеянно.
– Ты только сейчас заметил? – фыркнула молодая
свояченица. – Не ожидала, Родик… – Она встала. – Ладно, я полетела,
еще в три места заскочить нужно… Спасибо, Родик, я тебя жду завтра утречком…
Макс, пошли!
Проводив ее, Родион покопался в шкафу и извлек свою старую
вязаную шапочку. Сходил в Ликину комнату за ножницами и иголкой.
Минут через сорок была готова довольно приличная маска –
хоть в «красные бригады» записывайся. Отверстия для глаз и рта на совесть
обметаны черной ниткой – к мелким починкам его приучала еще бабка, в рамках
спартанского воспитания. Очки у него были слабенькие, каких-то минус две
диоптрии, он и без них, в общем, прекрасно справлялся.
Натянув на голову черный вязаный капюшон, расправив, встал
перед зеркалом. Критически присмотрелся, подмигнул своему неузнаваемому
отражению:
– Ну что, корнет, прорвемся?
Глава 10
Дебют без грома оваций
То ли он от волнения стал чуточку невнимательным, то ли
водитель белой «Волги» был виноват на все сто – «волжанка», выскочившая слева,
не снизила скорости, и Родион вдруг понял, что тормозить она не будет, хотя
должна была уступить дорогу, имея его справа, притом на главной улице. И
крутанул руль, ноги метались с педали на педаль, сзади негодующе взвыл клаксон…
Его швырнуло вперед, перед глазами засверкали искры, и удар
на миг вышиб всякое соображение. Почти сразу же придя в себя, он обнаружил, что
машина косо стоит на тротуаре, неподалеку от автобусной остановки, поодаль уже
смыкает ряды толпа зевак, и слышны громкие реплики:
– Разъездились, гады, скоро по головам гонять начнут…
– Тут жрать нечего, а они на машинах раскатывают! Ишь,
очкастый, еще и в коже…
– Да что ты на него тянешь, дед? Не видел, как его
«волжанка» подрезала?
– Точно, молодец парень, успел вывернуть…
– Это «волжанке» бы из автомата да по колесам, в другой раз
не борзел бы этак-то…
– При Сталине такого не было…
– А его не убило там?
– Да нет, вон, шевелится…
Родион пощупал голову – крови не было, но повыше левого
виска с завидной скоростью набухала громадная шишка. Похоже, обошлось, он всего
лишь вмазался головой в стекло левой дверцы, а ведь собирался пристегнуться,
как чуял… Ну, гад, каскадер хренов…
Помотал головой – какой-то миг перед глазами все плыло,
колючая резкая боль на миг прошила череп, но тут же все прошло. Тщательно
оглядевшись, он выехал на проезжую часть и покатил дальше, пока не объявились
гаишники. В тихом местечке остановился у обочины и вытащил сигарету, потом
просто посидел, пока не прошли окончательно пульсирующие толчки, словно бы
наплывавшие изнутри черепа. И приступ неодолимой сонливости, и ощущение, будто
он широкими махами раскачивается на гигантских качелях, больше не повторились.
Минут через десять он уже по-прежнему уверенно ехал к «Полю чудес».
…В ларьке с Маришкиной продавщицей, и в самом деле словно
позаимствованной класса из седьмого, он просидел весь день, часов до семи
вечера. Добросовестно помогал ей торговать, принял товар с «газели» – но
главное, смотрел в оба, несколько раз выходил пройтись по базарчику, что
никаких подозрений и вызвать не могло, и «коллеги» из соседних
ларьков-прилавков, и покупатели относились к нему, как к обычнейшей детали
здешнего пейзажа, вроде фонарного столба или страхолюдного бича, то и дело
кидавшегося соколом на пустые бутылки.
Зато он высмотрел достаточно – пригляделся к узкоглазым
подданным ныне независимых республик, оценил, что за товар продают, у кого
торговля идет бойко, у кого вяло, кто с кем пришел, кто кого знает, где они
хранят деньги и как держатся, бдительно или спокойно. Поразительно, сколько
можно узнать, наблюдая пытливым оком исследователя за коловращением базарной
жизни…
И сейчас он держал в голове детальнейшим образом
разработанный план, основанный как на вчерашних наблюдениях, так и на изучении
места. Утречком часа полтора крутился в округе, и на колесах, и пешком, не
суетясь и не привлекая внимания, – заходил в булочную, в книжный магазин с
таким видом, словно сто лет живет здесь, знает тут каждую собаку.
Правда, все разработки касались лишь путей отхода. Что до
акции, тут, конечно, придется импровизировать на ходу – не известно точно, где
имеет честь обитать намеченный к экспроприации субъект лет сорока, в серой
курточке. Тут уж придется положиться на удачу…
Пикантности придавало то, что не далее чем в полукилометре
от рынка располагалось районное отделение милиции. Однако если рассудить, это
работало на него – известно, что под свечой всегда темнее, господа большевики
не зря старались устраивать свои типографии и явки как можно ближе к
полицейскому участку. Инерция мышления – вещь серьезная и анализу поддается
легко…
Машину он оставил в конце тихой улицы. Пистолет висел в
кобуре под свитером – Родион долго прилаживал ее и вертелся перед зеркалом,
пока не убедился, что выпуклость практически незаметна, шапочка-капюшон лежала
во внутреннем кармане куртки. Заперев дверцу, он постоял несколько секунд,
напоминая себе, в каком кармане у него лежат ключи, каким, старательно
отработанным движением, следует напяливать капюшон, каким – задирать полу
свитера так, чтобы не зацепилась за рукоятку «Зауэра». Смешно, но особенного
волнения он не испытывал – бывали переживания и посильнее. Столь яростно
хотелось изменить жизнь и подняться над толпой, над деловой женушкой, что
эмоции словно бы высохли.
