Уловив краешком глаза движение, Родион посмотрел назад.
Чернявый, с пластиковым пакетом в руке, несся длинными бесшумными прыжками,
словно призрак из дурного сна. С маху запрыгнув на сиденье, прижав к животу
стеклянно позвякивавший пакет, рявкнул:
– Гони, на хер! Живо!
Каким-то шальным озарением Родион мгновенно все понял – и
рванул с места под визг покрышек. Кирпичные домики словно отпрыгнули назад,
из-под колес метнулась на обочину худая дворняга, они в минуту домчали до
белевшего слева истребителя, и чернявый скомандовал:
– Хорош паниковать, поворачивай культурно и езжай по всем
правилам… Оторвались. Тормозни-ка и давай во двор… Да не трясись ты, не обижу…
Кто ж из-за таких пустяков режет подельников, очкастая твоя голова? – и
довольно рассмеялся. – С почином, интеллихенция…
Родион загнал машину в темноватый двор пятиэтажки, чуть
подрагивавшими пальцами вытащил из пачки сигарету. Чернявый преспокойно извлек
из пакета бутылку водки, моментально свернул пробку и, взболтнув содержимое,
сунул горлышко в рот. С наслаждением вытер губы ладонью, шумно выдохнул:
– Х-хух… Вот тебе, доцент, урок наглядной работы. Минута
дела – и крести козыри… Настоящей работой это, конечно, не назовешь, так,
грошик на бедность… Все равно в дороге не помешает, бумажки эти лишними не
бывают. Ну, что там у нас? – Он вывалил на колени кучу мятых купюр, быстро
поворошил их кончиками пальцев, захватив горстью часть, кинул в ящичек: – Твой
законный процент, только, я тебя душевно умоляю, не становись ты в позу и не
вякай. Конфет бабе купишь. Дорогих, с начинкой. Авось минет тебе на радостях
сделает, чтобы улестить добытчика… Поехали. Головой не верти и соблюдай
правила. Хвоста за нами не будет – эта сопля чуть под себя со страху не
написяла, будь у нее там кнопка, давно бы поблизости «луноход» мотался… А
твоего номера она не видела, я ж тебя нарочно тормознул, где потемнее. Ну,
понял, как дела делаются? Хоть и мелочевка, зато спина ни на каплю не вспотела
и ручек не натрудил… Так и надо жить, доцент, – что твое, то мое, а что
мое, то не трожь. Страшно?
– Не знаю, – честно сказал Родион, медленно выводя
машину на проспект.
– Ну, если так, может, ты еще и не совсем пропащий… – Он
скупо глотнул из горлышка, завинтил пробку. – Ладно, лягу на полку, там и
разговеюсь всерьез. Только, я тебя прошу, доцент, не тревожь ментовку. Себе
хуже сделаешь. Меня через полчасика и след простынет, а тебя они с превеликой
радостью законопатят для отчетности, верно тебе говорю. Сунут в пресс-хату, а
там ты, чтоб очко начетверо не порвали, все ларьки, что на этом берегу
бомбанули, на себя возьмешь… Усек? То, что мы с тобой провернули, на
прокурорской фене отчего-то сурово именуется грабежом… Стой!
Родион резко затормозил, машину увело вправо – покрышки,
действительно, были лысые. Подрезавший его темно-вишневый «Чероки», нахально
выкатившийся из переулка справа и не уступивший дорогу, как следовало бы,
неспешно выехал на проспект, мяукнув клаксоном. За рулем, Родион рассмотрел,
сидела совсем молодая девушка – ярко накрашенные губы, затемненные очки,
надменно вздернутая головка. На них она и не взглянула – умчалась в сторону
центра.
– С-сучонка, – фыркнул чернявый. – Строит из себя.
То ли дорогонькая подстилка, то ли папина дочка… Догоним? Вынем из тачки и
ввалим за щеку, чтобы в следующий раз соблюдала правила движения? Ладно,
доцент, я шучу – она ж тебя непременно опишет, а через тебя и на меня
быстренько выйдут… Давай на вокзал, а то заболтался я с тобой.
Еще несколько минут они молчали. У поворота к старому
аэропорту торчал бело-синий гаишный «Москвич», но останавливать их не стали.
Подстрекаемый непонятным ему самому чувством, Родион спросил:
– И что же, вот так легко и проскакивает?
– Не всегда, – серьезно ответил чернявый. – Далеко
не всегда. Смотря как рассчитаешь и как провернешь. С киоском проще, с делом
посерьезнее, соответственно, посложнее. Главное, просчитать все от и до. И
заранее знать, что вешать на уши, если попадешься.
– Ты же говорил, в пресс-хате все равно расколешься…
– Так туда еще попасть надо. В том и искусство, чтобы до нее
не дойти. Вот сейчас, верно тебе говорю, мы хвост из мышеловки выдернули.
Писюшка меня уже ни за что не опознает, свидетелей не было, а бабки не меченые.
Не было там ни меня, ни тебя. Если долго смотреть в глаза честным взглядом и
возмущаться незаконным задержанием, запросто сойдет с рук. Потому что, с
другой-то стороны, не станут менты из-за паршивого киоска особо напрягать
нервные клетки и рыть землю носом. В общем, как повезет. А еще милое дело –
трясти азиатов на рынках. Не кавказов, с теми сложнее, а всех этих казахов с
киргизами – эти еще не успели связями обзавестись, купить хорошую охрану, живут
на птичьих правах, всего боятся, и трясут их, как спелую вишню… Хотя, конечно,
и там требуется осторожность. А что, доцент, интересно стало? Да ты не
смущайся, как целочка, вижу, глазки разгорелись… Ты не переживай, дело
житейское. Возьми да и попробуй. Если сразу не завалишься – глядишь, и выйдет
из тебя человек не хуже некоторых…
Глава 2
Тепло домашнего очага
Поставив машину в гараж, он не пошел в подъезд – присел на
лавочку, закурил. Казалось, от одежды все еще веет тем запахом. Шантарская
весна, как обычно, выдалась прохладной и запоздавшей, стоял конец апреля, а
снег еще не везде сошел, по городу гулял холодный ветер – но внутрь небольшого
квартала шестиэтажных «сталинок» почти не проникал, и ночной воздух был
спокойным.
Он долго сидел на стылой скамейке. У соседнего подъезда
снова торчала белая японская машина, низкая, спортивная, внутри громко играла
музыка, и рядом, болтая и пересмеиваясь, хохоча нагло, уверенно, стояла кучка
Кожаных. Так их Родион давно окрестил для удобства. Уверенные в себе мальчики в
кожаных куртках и спортивных штанах частенько вызывали у него острое желание
нажать на спусковой крючок – одна беда, не было в хозяйстве предметов, таковым
крючком снабженных. Оставалось лишь тихо ненавидеть. За то, что они, пусть
никогда не задиравшие, смотрели на его дряхлую «единичку», как на вошь. За то,
что карманы у них набиты деньгами. За то, что в их машинах сидели
очаровательные, на подбор, девочки. За то, что они не читали тех книг, что
читал он, – но без всяких дипломов и вузов как-то ухитрились вылезти в
хозяева новой жизни. И, главное, за то, что они не боялись будущего и жить им
было не страшно, никакие комплексы не мучили, и словес-то таких не знали, поди…
В тысячный раз он горько спросил себя: почему? Почему все
начиналось так весело и хорошо, а кончилось так позорно? Почему он, несколько
лет боровшийся за демократию, оказалось, всего лишь расчищал дорогу тем, кто не
знает, что такое задержка зарплаты? Не имело значения, бандиты это или юные торгаши
из расплодившихся фирм и фирмочек – Родион ненавидел их всех без разбора. За
то, что все они были д р у г и е. Не плыли по жизни, как щепка в потоке, а
управляли ею – хотя, по справедливости, это он должен был оказаться на их
месте, ему и таким, как он, долго и цветисто обещали безбедную жизнь на
западный лад, но на каком-то неуловимом повороте жизни российские интеллигенты
вдруг горохом посыпались на обочину, где и остались…
