Работая руками, словно снегоуборочная машина, он выгреб на
пол кучу перепутанных чулок, какое-то белье, встал, выдернул ящики, вывернул
все на пол. Больше ничего ценного не отыскал, лежала, правда, под простынями
тоненькая пачка пятитысячных – но Робин Гуд такой мелочью должен брезговать…
Повернулся к Соне, продемонстрировал сумку на вытянутой
руке, громко сказал военной хитрости ради:
– Алка, иди скажи Верблюду, чтобы подгонял тачку, да пусть
встанет подальше…
Она, улыбаясь во весь рот, приняла у него сумку и вышла.
Родион повернулся к лежащим. Женщина плакала неудержимо, слезы лились в три
ручья, она ничего не видела и не слышала вокруг. Седой, наоборот, сумел-таки
проморгаться, смотрел, словно целился, кривясь лицом в бессильной злобе.
– С-сука, – сказал он с чувством. – Чтоб у тебя
мои башли поперек глотки встали…
Родион едва не пнул его под ребра, но вовремя спохватился:
обремененный добычей джентльмен удачи может себе позволить некоторое
благородство…
– Переживешь, – сказал он беззлобно. – Чай, не
киркой в шахте зарабатывал…
Снял в прихожей плащ, фуражку, упаковал их в Сонину сумку и
вышел, захлопнул дверь, ничуть не беспокоясь о судьбе связанных пленников: не
пацан, волчара битый, рано или поздно ухитрится и освободит руки…
Соня с сумкой через плечо стояла у подъезда – очаровательная
девочка, собравшаяся на занятия в консерваторию, в ореоле юной свежести и
невинной простоты… Они пошли со двора – ничем не примечательная парочка, каких
в Шантарске предостаточно, разница в возрасте не столь уж шокирующая,
встречаются пары и поуморительнее.
– Почему-то на душе вдруг стало абсолютно спокойно, –
сказала Соня, подняв брови. – Обидно даже. Ты ничего такого не чувствуешь?
– Нет, – сказал он. – Обидно даже… И оба прыснули.
– Куда теперь? – спросил он.
– На вокзал. Положим сумку в камеру хранения, вдруг
пригодится еще…
– А потом – ко мне? – спросил он с деланной
небрежностью, хотя внутри все так и кипело.
Соня лукаво покосилась на него:
– Вообще-то, можно и ко мне, предки скоро сматываются. А я,
коварное создание, хочу тебя использовать – чтобы уверились, будто я до сих пор
гранит грызу… За преподавателя сойти сможешь?
– Это мы запросто, – засмеялся он. – Бывший
интеллигент как-никак, могу и доцента сыграть…
Остановился, повернул ее к себе, запустив руки под куртку,
обхватил тонкую талию, притянул. Поцеловал так, что она задохнулась. Жизнь была
прекрасна.
Глава 18
Крещение
Лихой шантарский гангстер, только что провернувший на пару с
верной подругой Бонни серьезное по любым меркам дело, сидел в тесной кухоньке и
откровенно маялся.
Угнетала и меблировка квартиры – десять лет назад вполне
приличная, а ныне производившая впечатление откровенной убогости, – и
Сонины родители. Насколько Родион помнил из ее рассказов, папаша был старше
него всего на восемь годочков, а маменька и того меньше, на шесть, но оба
казались гораздо старше своих лет и выглядели какими-то тусклыми, словно легонькие
алюминиевые пфенниги бывшей ГДР. Люди, у которых не было впереди ничего, хотя
бы отдаленно напоминавшего будущее, – замурованные в янтаре времени две
сереньких мышки, безвозвратно ушибленные реформами интеллигенты, не способные
вырваться из нынешнего подвешенного состояния, да и не прилагавшие к тому ни
малейших усилий.
Приняли его, надо признаться, невероятно радушно – поставили
чай и накормили дешевым китайским печеньем, честно поведав, что зарплату – ну
вы же прекрасно понимаете, Родион Петрович? – вновь маринуют в какой-то
«черной дыре» который месяц, хорошо еще, дочка сумела устроиться где-то
продавщицей и старается, бедненькая, совмещая учебу с работой, осунулась вся.
Слава богу, хозяин достался приличный, а то они, знаете ли, наслушались всяких
ужасов про разгульные нравы и скверные привычки «новых русских»…
Бедненькая дочка, вовсе не казавшаяся осунувшейся, сидела
здесь же, стоически ухитряясь не морщиться и не прыскать в кулак после особенно
глупых (для того, кто знал истинное положение дел) реплик родителей.
Переодевшись в скромное, синее с белой каймой платьице, подол которого не
доставал до колен всего-то на ширину мужской ладони, Соня выглядела сущей
весталкой, благонравнейшей и непорочнейшей. Родиону приходилось делать
некоторое усилие, чтобы идентифицировать это потупившее глазки создание с
разнузданной юной женщиной, в мгновение ока пробуждавшей в нем зверя и
супермена.
Он старался разевать рот как можно реже и отделываться
фразами покороче. Хорошо еще, Сонины родители принимали его потаенное
отвращение к ним за скромность истинного интеллигента, впервые оказавшегося с
визитом в незнакомом доме, и оттого не особенно и мучили расспросами. Все
скользкие местечки и подводные камни ему удалось миновать благополучно –
как-никак он не особенно и притворялся, скорее, стал на время прежним. Их
затурканным собратом, которому не понаслышке знакомы и задержанная зарплата, и
липкий страх перед непонятным будущим. Изобразить преподавателя литературы
оказалось нисколечко не трудно – благо старые учебники литературы канули в
Лету, а новые если и были, то серым мышкам в руки не попали…
Довольно быстро он сделал беспроигрышный ход – умело
направил беседу в нужное русло убогого интеллигентского трепа, якобы
«интеллектуального общения». После чего самому и не пришлось утруждать
голосовые связки – папаша с мамашей, не сознавая того, исполняли дуэт, бросая
за гостя нужные реплики. То же словоблудие, что и лет семь назад: не
рассуждения и выводы, а готовые словесные блоки, поток штампов, мистической
веры в «реформы» и патологической ненависти ко всем, кто имел несчастье
оказаться по другую сторону баррикад. Разве что поменялись имена кумиров,
канувших в безвестность. Нуйкиных, Коротичей и прочих Войновичей сменили
Явлинский, Хакамада и, в качестве местного колорита, Мустафьев с его эпохальным
романом «Клятые и битые», где на протяжении полутысячи страниц весьма
косноязычно излагалась история бравого солдатика, рядового Ванятки, вместо
боевых подвигов увлеченно воровавшего со склада казенную тушенку, а в свободное
время отстреливавшего из-за угла особистов и регулярно обличавшего Сталина в
неумении планировать стратегические операции. В финале романа возмущенный
произволом комиссаров Ванятка совсем было собрался побрататься с культурным,
пахнущим одеколоном и часто чистившим зубы фельдфебелем Гансом, дабы совместно
бороться против кремлевского тоталитаризма, но реакция в лице недостреленного
Ваняткой по недосмотру особиста Кацмана подкралась по иссеченному осколками
березнячку и срезала из именного, от Берии, нагана обоих пацифистов…
Оторопело слушая всю эту чушь – о-о, Явлинский! о-о, Джеффри
Сакс, непонятый и неоцененный лапотной Русью! – Родион не сразу и
вспомнил, что пару лет назад был в точности таким же, а вспомнив, испугался
даже, что проснется и обнаружит себя где-нибудь на заседании «Демократического
союза» Шантарска…
