Соня, обеими руками отбрасывая назад волосы, окинула его
дразнящим взглядом и, колыхнувшись на месте, пропела, то и дело разражаясь
смехом:
– Притон, прощай, не забывай,
Уходим в путь далекий,
Прощай, земля, нас ждет петля
И долгий сон глубокий…
– Это еще что за дворовое творчество? – хрипловато
спросил он, придвигаясь вплотную.
– Классику надо знать, деревня… – и откинула голову,
запрокидываясь в его нетерпеливых руках.
Родион притянул ее к себе, снял и отбросил кружевные
трусишки и уже готов был стиснуть девушку в объятиях, но вдруг отступил. Соня
осталась стоять, зажмурившись, нетерпеливо вздохнув.
– Подожди… – совсем хрипло сказал он. – Глаз не открывай…
Поднял с ковра спутанную груду побрякушек и слегка
непослушными пальцами принялся их разделять. Надел ей на шею добрых две дюжины
цепочек, унизал пальцы всеми кольцами, какие только нашлись, один за другим
защелкивал браслеты, покрывая запястья словно бы звенящей кольчугой. Соня
покорно стояла, зажмурившись, тонкие ноздри вздрагивали, по лицу разливался
румянец, не имевший ничего общего со стыдливостью.
Возбуждение пронизывало его, сделав тело невесомым и
пылающим. Он представления не имел, как развлекались в старину всемогущие
короли и пресыщенные падишахи, но не сомневался – что-то похожее было… Желание
заявляло о себе так, что он, как ни пытался, не мог приблизиться к девушке
вплотную, но не оно было главным: увешивая Соню грабленым золотом, Родион
оказался на седьмом небе, чувствуя себя мужчиной, добытчиком, воином, варваром,
ворвавшимся в закрома неких разложившихся сибаритов, зверем, вставшим над
бессильной толпой… Стонущий вздох, сорвавшийся с губ Сони, подтвердил, что и
она испытывает нечто подобное, выгибаясь и всхлипывая в натуральнейшем оргазме.
Почти грубо подтолкнул девушку к зеркалу – звенящую золотом,
нагую, распаленную, в голове пронеслось: «Боже мой, какая жизнь!» Она
затуманенным взглядом рассматривала себя так, словно решительно не узнавала.
Долго стояли перед зеркалом, обнявшись – в обнаженном естестве и
тускловато-маслянистом сверкании золота, в облаке свежих и
откровенно-бесстыдных любовных ароматов, хмелея и от этого запаха, и от
возвышавшего их над толпой статуса разбойников. Судорога сотрясла тело, и
Родион, прижав к себе девушку, сжав горячими ладонями прикрытые звенящей
паутиной золота груди, понял, что кончил – но не испытал ни малейшей вялости
естества.
Потянул ее назад, они упали на ковер, на аккуратные ряды
золотых монет, на разбросанные кучки купюр – и тут-то началось настоящее
безумие, шалое и безоглядное, с полным забвением всех предосторожностей,
исступленным слиянием тел, криками и стонами, бесстыдными до возвышенного
ласками, хрустом ненароком оказавшегося под ладонями золота… Не было в мире
силы, способной это остановить.
Они были счастливы. Как никогда прежде. У них было будущее.
Все кончилось часа через три. На узкой постели, привычно
пуская дым, вновь сидела светловолосая девочка в скромнейшем платьице, а
подальше, на хлипком стуле, примостился вполне приличный мужчина. Сердцебиение
уже вошло в нормальный ритм, багровые отпечатки зубов скрыла одежда, комната
была старательно убрана соединенными усилиями и даже проветрена – но оба до сих
пор перекидывались неостывшими взглядами, чуть смущенно посмеиваясь,
опустошенные и счастливые.
– Хороши разбойнички, – сказала Соня без особого
раскаяния, подкинула в горсти кучку невесомых золотых чешуек. – С десяток
цепочек извели, не меньше, а деньги-то помяли…
– Да уж, – поддакнул он, тоже без раскаяния. –
Может, удастся как-то скрепить?
– А зачем их скреплять? Золотишко у нас все равно будут
покупать на вес, как в таких случаях и положено. Не сокровища Грановитой палаты
продаем, в самом-то деле… Конечно, настоящей цены нам Витек не даст, но ее нам
и в любом другом месте не дадут, как-никак краденое. Ладно, лишь бы сбыть с
рук, и на том спасибо. Что, если прямо сейчас и поехать? Позвоним сначала,
возле магазина вроде висел исправный автомат… Если дома, нагрянем.
– А деньги у него есть?
– Деньги у него всегда есть, работа такая, черная скупка… –
Соня слегка нахмурилась. – Другое дело, что он у меня – единственный
канал, если что-то пойдет не так, останется только припрятать до лучших времен.
– Что за человек? Соня пожала плечами:
– Да обычный скупщик. Чуть постарше меня. Стукачеством пока
что, ребята говорили, не промышляет, не подлавливали его еще менты. Это плюс.
Вот только, слышала, то ли запиваться начал, то ли подкалываться, а это уже
глубокий минус… Ушки тебе придется держать востро. Как всегда, впрочем. В таких
сделках не бывает ни сватьев, ни братьев, одни пауки в банке, авторитетного
человека кинуть, конечно, побоятся – но у нас-то с тобой нет должной репутации
среди криминального народа… А у меня… – Она печально покривила губы. – У
меня, что скрывать, репутация специфическая – не то чтобы, конечно, возле
параши, но, как изящно выражаются иные, твой номер – девятый… Низшая ступенька
социальной лестницы.
– А у твоего Витька?
– Повыше. Самую малость, разумеется, но все-таки на пару
ступенек повыше. Иерархия собачьей стаи. Или волчьей. Смекаешь? Альфа-зверь,
Бета-зверь и так далее, по нисходящей… Мотай на ус, мой милый атаман. Я
чертовски надеюсь, что мы из этого мирка вскоре вырвемся, но пока еще в нем
колобродим, тебе поневоле придется пройти некий техминимум.
– Значит, гамма-звери… – задумчиво протянул он. – А я
тогда кто?
Соня подошла к нему, чмокнула в щеку и взъерошила волосы
материнским жестом:
– А ты, уж не посетуй, – личность вообще без
социального статуса. Я имею в виду, в глазах тех кругов, где нам предстоит
немного повращаться. Мелочевка вроде Виталика или Витька, если творчески
подойти, – не более чем мизерные шестеренки, но они, что характерно,
знают: место им отведено. Есть люди повыше, есть пониже, шестеренки вращаются,
механизм работает… Ты же – удачливый лох со стороны. Плевать, что удачно
провернул парочку крупных дел – весомость человека определяется в первую
очередь тем, как он сможет ответить на обиду А за нами ведь – никого,
согласись. Только наши руки и мозги. Двадцатый век – век организаций и систем.
Трудновато посреди него одиночкам… Не обиделся? Я чистейшую правду говорю.
Тяжеловато нынче Робин Гудам – Лукоморья больше нет, от дубов пропал и след…
Одиночку всякий может обидеть.
Родион сердито закурил. Особой обиды он не ощущал – после
подсчета хабара и бешеной любви тело и сознание оставались
умиротворенно-покойными, но все же печально было думать, что прошли те времена,
когда авторитет определялся числом лихих мушкетерских стычек или ограбленных на
большой дороге купеческих обозов. Черт побери, и здесь – систем а…
– А впрочем, нас это не должно особо волновать, –
сказала Соня убежденно. – Мы же не собираемся делать карьеру в Системе, а?
Задача у нас попроще, как у стивенсоновских пиратов: сколотить разными неправдами
состояньице, купить имение подальше от портовых городов и зажить
благонамеренными сквайрами… Правая, Клайд?
