– Да нет, – улыбнулся он в ответ столь же
жестко. – Все просто и понятно, как инженер, такую постановку вопроса
только приветствовать могу… Люблю рационализм.
– Вот и прекрасно. Э, нет, не нужно смотреть на меня столь
гурманским взглядом – настоящая работа только начинается, мы с примитивной
увертюрой разделались, не более того. Авторучка и бумага есть? Ну и плевать, я
захватила. Расчеты предстоит проделать прямо-таки инженерные…
…Последующие часа полтора обернулись сущим адом. Половина
пухлого Ирининого блокнота оказалась исчирканной корявыми схемами и стрелками:
отбирая друг у друга авторучку, они чертили поверх старых рисунков и, торопливо
перелистнув страницы, начинали малевать новые, порой легонько ругались,
спорили, в горле першило от бесчисленных сигарет, благоразумно прихваченный
Родионом полуторалитровый баллон «Фанты» вскоре опустел, потом Ирина принялась
экзаменовать его, придирчиво, в диком темпе, при малейшей заминке трагически
воздевая бездонные очи к потолку машины, а однажды сгоряча пустила матом почище
вокзального бича. Однако настал момент, когда оба, помолчав, переглянулись – и
поняли, что обсуждать больше нечего. Все просчитано от и до. «Сокровище»
обречено – если все пройдет согласно писаным схемам, вопреки незабвенной
поговорке про бумагу и овраги…
– Мать твою, – с сердцем сказала Ирина. – Горек
хлеб у киллеров, оказывается, кто бы мог подумать, в кино так элегантно и
красиво все явлено…
– Да уж, – отозвался он устало и сердито.
– Дай сигаретку, тошнит уже от них, а остановиться не могу…
– Она откинулась на спинку сиденья, сбросила туфли, вытянула ноги, насколько
возможно. С закрытыми глазами выпустила дым. – Что странно, Родик,
совершенно не чувствую себя моральным уродом…
– Аналогично, – усмехнулся он, не сводя взгляда с ее
ног. – Спишем все на время и страну, а? – и с намеком прикоснулся
коленкой к стройному бедру.
Ирина выбросила окурок в окно, потянулась, закинув руки за
голову, не открывая глаз, продекламировала отрешенно:
– Я наклонюсь над краем бездны,
И вдруг пойму, сломясь в тоске,
Что все на свете – только песня
На неизвестном языке…
На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым,
легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, рядом с ним осталось
лишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые эмпиреи.
– Кто это? – спросил он, отчего-то почувствовав
недовольство.
Так, один непризнанный гений. Повесился когда-то. Дураки
говорили, из-за меня, но на самом деле, ма пароль
[6]
, произошло
это исключительно из-за водки и полнейшего отсутствия характера. Дела давно
минувших дней, предания Совдепии глубокой… – Она открыла глаза. – Родик,
ты бы смог меня убить?
Ни малейшего намека на шутку в ее голосе не было. И он,
подхлестнутый неведомым импульсом, ответил честно:
– Не знаю.
– А что чувствуешь, когда убиваешь человека?
– В моем случае? – грустно улыбнулся он. –
Удивление. И не более того. Только что был живой человек, наганом под носом
махал – и стал труп. Нет, этого не опишешь…
– Тот поэт пытался меня однажды убить. Но поскольку у него
абсолютно все, кроме стихов, получалось предельно бездарно, получилось сущее
безобразие, не страшное ни капельки, смешное… – Она смотрела в неведомые
Родиону дали, и он никак не мог понять, печальны или веселы представшие ее
взору картинки прошлого. – Смех…
– Сколько у нас времени? – грубовато прервал он.
– С полчасика. – Ирина открыла сумку, кинула туда
блокнот и авторучку. Прильнула к нему, заключив в устойчивое облако дорогих
духов, и, прежде чем он успел по-настоящему обнять инфернальную любовницу,
прошептала в ухо: – Нет, не здесь… отведи меня в кусты и трахни. Хочется опять
побыть девочкой с Киржача, как в беспечальные года…
…В засаде он сидел минут пятьдесят – собственно, засада была
предельно комфортабельная, ибо все это время Родион пребывал в своем
новообретенном «скорпионе», покуривал, слушал музыку и лениво разглядывал
прохожих. Он терпеть не мог пустого ожидания, но утешал себя тем, что умение
терпеливо ждать, если прикинуть вдумчиво и творчески, необходимо гангстеру, как
неброский вид шпиону. Неясным оставалось одно: касается ли сия истина гангстеров
временных?
Он встрепенулся, опознав в вышедшем из подъезда молодом
человеке личность с показанной Соней фотографии – времен студенческих,
невинных. И ощутил легкое разочарование – хозяин подпольного бардачка ничуть не
походил на такового, как две капли воды напоминая юного американского «яппи»:
модный костюмчик, галстук в горошек, аккуратная прическа, физиономия
комсомольского активиста былых времен, платочек в тон галстуку, кожаный кейс…
Впрочем, он тут же вспомнил своего любимого Лема – тот
эпизод, где к отважному звездопроходцу Ийону Тихому заявляется в гости
сотрудничек порнографического журнала, джентльмен самого респектабельного
облика, неотличимый от дорогого адвоката из старинной конторы. Поистине,
создается впечатление, что писатели ничего и не выдумывают из головы…
Родион ожесточенно завертел ручки, опуская стекло, –
нашлась-таки ложка дегтя в бочке меда, электрический стеклоподъемник
забарахлил… Прилизанный молодой человек уже сунул ключ в замок своей беленькой
«девятки», когда Родион, наконец, справился со стеклом, высунул голову и вполне
вежливым тоном окликнул:
– Простите, можно вас?
– Это вы мне? – столь же вежливо откликнулся молодой
человек, с наклонением головы указав себе в грудь безымянным пальцем.
Глаза у него, правда, на миг стали жесткими, взгляд описал
сложную кривую, определенно выискивая вокруг возможный источник опасности. Ну
да, Соня рассказывала, что эта разновидность нелегального бизнеса почитается
самой презренной, и на таких вот мальчиков наезжают все, кому не лень…
Кожаный кейс неуловимым образом перекочевал в левую руку, а
правая, чуть согнувшись в локте, блуждала в районе пояса.
– Прошу. – Родион с самой простецкой улыбкой распахнул
правую переднюю дверцу. – Надо поговорить, я друг Сони Миладовой…
Похоже, вьюнош немного успокоился. Заперев машину, подошел к
«форду», сел степенно, неторопливо и глянул с вежливым немым вопросом. Родиона
чуточку сбивало столь джентльменское поведение, он предпочел бы классическую
разборку, хотя не был ни на одной и плохо представлял, как она должна
протекать.
На несколько секунд он потерял инициативу. Спохватившись,
приступил к исполнению старательно продуманной сцены – достал из бардачка
доллары, старательно, неторопливо отсчитал десять сотенных, положил их на
огороженную черной пластмассовой решеточкой панель. Вынул «Зауэр», выщелкнул
обойму, большим пальцем вытолкнул пару патронов и придавил ими лик президента.
Вновь вставив обойму, обозрел получившийся натюрморт и, развернувшись к
приятному молодому человеку, спросил:
