Толстяк первым протянул черный бумажник с блестящими
уголками – чуть ли не тыкая им в живот Родиону, отчаянно дергая рукой, чтобы
Родион, не дай бог, не пропустил плод его стараний… Есть почин!
Небрежно сунув бумажник в набедренный карман, Родион
прислушался. Вокруг по-прежнему стояла тишина, выстрела никто не услышал –
глухомань, стиснутая сосняком неширокая объездная дорога…
– Живенько! – приказал он. – Отдаем кошелечки и
тут же – лапы за голову…
Шофер все так же сидел скрючившись, упершись лбом в черную
баранку, – старательно притворялся, будто пребывает в полнейшем шоке и
бесповоротно вышел из игры. Родиона такое поведение вполне устраивало. Он,
отправив автомат за спину, достал пистолет и взвел курок, ничуть не работая на
публику, – момент был для Сони самый опасный, она двинулась с сумкой по
салону, отбирая бумажники, вполне мог дернуться какой-нибудь дурак… Могли и
сзади кинуться, попытаться вырвать револьвер…
Обходилось пока. Кто протягивал бумажник с таким видом,
словно только и ждал подходящего случая с ним, клятым, расстаться, кто медлил,
еще не осознав в полной мере, что Стамбул накрылся, но движимый естественной
человеческой жадностью, но протестующих хотя бы словесно не нашлось, один за
другим несостоявшиеся «челноки» протягивали разномастные бумажники, кошельки и
прочие портмонетки, объединенные одним немаловажным качеством – толщиной,
пухлостью. И, как заводные куклы, вскидывали руки к голове, сцепляя пальцы на
затылках.
Ага! Шевеление, сердитый возглас – взлетевшая вверх Сонина
рука, отпустившая полновесный удар рукояткой револьвера. Кто-то скрючивается с
криком боли, а следующий, силясь спешно умилостивить налетчицу, сует ей
бумажник чуть ли не в лицо…
Родион перевел взгляд, уловив странное движение у себя под
носом – это спутница толстяка стаскивала через голову массивную золотую
цепочку, не отводя застывшего взгляда от черневшего в опасной близости дула
пистолета. Родиону стало ее жаль, и он бросил:
– Оставь себе… – но сумочку у нее забрал и, вытряхнув оттуда
пачку сложенных пополам купюр, вернул владелице. Толстяк его не беспокоил –
сидел с руками на затылке, мало того, старательно зажмурился, должно быть,
вспомнив избитую истину: никакая пачка разноцветных бумажек не стоит
человеческой жизни…
Поторапливать уже не приходилось – сюрреалистический
конвейер, оказавшись однажды запущенным, самостоятельно работал на полную
мощность. Временами Родион бросал быстрый взгляд на дорогу – никого…
Сонины движения уже стали отработанно четкими – ни одного
лишнего. Бросает очередной бумажник в сумку, легоньким взмахом револьвера
заставляет положить руки на затылок, делает шаг вперед, но все равно ее
движения представляются удручающе медленными, словно в кошмарном сне…
Родиону вдруг захотелось, чтобы его сейчас видела Лика.
Вообще-то, насквозь идиотское побуждение, самое нелепое, какое в этот миг можно
испытать, но оно не проходило, мешаясь с приятным осознанием своего
превосходства в растекавшийся по жилочкам огненный коктейль. «Какая
жизнь! – подумал он отрешенно. – Нет, какая жизнь!» И, спохватившись,
постарался придать себе самый грозный вид: показалось на секунду, что лицо стало
расплываться в блаженно-идиотской улыбке. Он был на седьмом небе – сражался за
свое будущее, лепил его собственными руками, ни перед кем не унижаясь, ни от
кого не завися… Исполнился безмерного уважения к себе – смелому рыцарю,
господствовавшему над трусливой, потеющей от страха толпой. Зрение и слух
обострились, он видел со своего места взмокший лоб крепенькой бабенки через
пять рядов от него, слышал чей-то панический шепот:
– Доставай ты быстрее! Выстрелит же…
Вновь мелькнула рука с револьвером – Соня влепила кому-то по
лбу рукояткой, стоило очередному клиенту малость замешкаться. Руки с
бумажниками замелькали еще быстрее, высовываясь в проход, подрагивая от
нетерпения. Соня ускорила шаг, выхватывая добычу, не глядя, швыряя в сумку, она
держалась замечательно – очаровательная Бонни, боевая подруга… Родион даже
мимолетно умилился, подавив неуместный прилив желания.
Все. Обслужены по высшему классу. Откуда-то с последних
кресел все явственнее слышатся истерические всхлипы, но это уже не волнует,
дело сделано… Посторонившись, Родион пропустил Соню, с потолстевшей сумкой на
плече в темпе рванувшую к «москвичу», рывком за руку выдернул из кресла
спутницу толстяка, нашарил подошвой ступеньку, спустился к двери, почувствовав
ее лопатками, крикнул водителю:
– Эй, распахнул калитку, хватит спать!
Тот, покосившись хитрым глазом сквозь растопыренные пальцы,
моментально «очнулся», повернул нужный рычажок и вновь замер, втянув голову в
плечи. Его происходящее касалось меньше всего – уж при нем-то пухлого бумажника
с валютой не было, а потому, прекрасно соображал Родион, водила в герои не
полезет…
Толстяк открыл глаза и, увидев, что его спутница стоит лицом
к лицу с налетчиком, крепко удерживаемая им за руку, вконец ошалевшая от
страха, оцепеневшая подобно Лотовой жене, осмелился открыть рот:
– Слушай, отпусти, зачем она тебе…
– Молчать! – бросил Родион. – А ты сядь! На
ступеньку сядь, кому говорю…
И отпустил тонкое запястье. Девушка торопливо плюхнулась на
грязноватую ступеньку – так, словно мечтала срастись с ней, стать единым целым.
По щекам у нее текли слезы, но поздно было жалеть соплячку, не терять же из-за
нее время…
Достав из кармана блестящую металлическую коробку, Родион
сунул ее девушке на колени, прикрикнул:
– Возьми провода! Соедини концы, живо!
Она боязливо взяла два толстых провода в красной пластиковой
изоляции, но сдвинуть оголенные концы, пучки тончайших медных проволочек, не
спешила. Уставилась на него заплаканными глазами, прошептала:
– Взорвется…
– Дура, – с ласковым упреком сказал Родион. – Я ж
с тобой рядом стою, неужели непонятно? Ну, живенько! – и приблизил к лицу
дуло пистолета…
Решилась наконец, соединила проволочки, втянув голову в
плечи и зажмурившись. Секунды через три открыла глаза, сообразив, что ничего
страшного не произошло, и автобус целехонек, и все до одного живехоньки, жизнь
продолжается…
Родион нажал кнопочку на коробке, и в зеленоватом узком
окошечке замаячили черные угловатые цифры: 0:30 – а дальше еще две, поменьше,
они мелькали, отсчитывая обратный ход времени с тупой электронной
старательностью.
– Вот так и держи провод очки, – сказал он, повысив
голос – к сведению и всех остальных. – Разъединишь до того, как пройдет
полчаса и все обнулится – рванет так, что от вас всех и пыли не останется…
Усекла?
Она отчаянно закивала, таращась на него сквозь слезы,
рискнула спросить:
– Ап-потом?
– А потом, когда останутся одни нули, бомба и
отключится, – благодушно разъяснил Родион. – Можете петь и плясать… А
пока сидите тихонечко, особо по салону не шастайте, а то еще от лишнего
сотрясения сработает… Чао!
