– Боитесь? – сузил глаза любовничек.
– Ерунда, – сказал Родион искренне. – Что-то я не
зрю перед собой особенного превосходства, сойдись мы с тобой в кулачном, финал
был бы проблематичным, учено говоря, недетерминированным… – Он широко
улыбнулся. – Мне просто нравится, тварь такая, смотреть, как ты под дулом
дергаешься, словно сперматозоид на мокром паркете…
– Слушай… – Толмачев непроизвольно дернулся, вспомнив,
должно быть, какой он крутой и деловой.
– Сиди, выблядок, – лениво сказал Родион, гордясь собой. –
А то залеплю сейчас промеж глаз, мозги по комнате запорхают… Ну? Херовато? Не
ожидали такой прыти от простого советского инженера? Хорошо вы устроились,
ребятки: личный бордельчик, расписание, поди, в электронный блокнот «Касио»
занесено… Поделись, браток, опытом – тебе она минет исполняет с проглотом или
без? У меня всегда, стервочка, выплевывала…
– Скот! – Лика едва владела собой. – Что ты из
себя строишь, ничтожество?!
– Рассерженного мужа. Согласно классической традиции, –
сказал он спокойно. – Провожу психологический террор, как говорят
специалисты. Хочу, чтобы вам стало уныло. Вам уныло? Да что вы жметесь, уныло
ведь…
Он допил бокал до дна. Ноздри защекотал донельзя знакомый
запах разгоряченной женщины, витавший в комнате. Вообще-то, он плохо представлял
себе, чего желает и чего добивается, но никакого разочарования не чувствовал,
наоборот… Одно приятное, чуточку творческое удовольствие.
Двое на диване следили за каждым его движением. Пистолет в
руке слегка дрогнул, и Родион опустил руку на колено. Закурил, медленно
выпустил дым и сообщил:
– Надо подумать, что мне с вами, прелюбодеями, делать.
Может, вышвырнуть одежду в окошко, чтобы собирали потом по двору? Нет,
тихонечко смоетесь черным ходом, в машину сядете, а там придумаете что-нибудь…
На вахтера выгнать? Ведь не смолчит, как вы его ни одаривайте потом…
– Чего вы, собственно, добиваетесь? – негромко спросил
Толмачев.
– Да ничего, – сказал Родион. – Я развлекаюсь.
Непринужденно и весело. В руке у меня заряженный пистолет, передо мною неверная
супруга и ейный хахаль в голом виде. Если это не развлечение, тогда и не знаю,
каким бывает веселье…
Грань меж явью и нереальностью куда-то пропала, временами
ему казалось, что видит себя со стороны. Раздавив окурок посреди полированной
столешницы, он продолжал:
– А еще я тебе хочу показать, доморощенный супермен, что ты
поторопился себя записать в крутые мачо западного образца. Преуспевающая фирма,
очаровательная любовница, все схвачено, за все заплачено… – Голос у него
сорвался, он заговорил быстрее, уже возбужденно, чуть визгливо: – Привык,
скотина, что ты теперь хозяин жизни – с лакированными тачками, с покорными
бабами, с кредитными карточками в каждом кармане… А потом прихожу я, и ты
превращаешься в голое дерьмо… – Кажется, его трясло. – Вы мне сломали
жизнь, сволочи, с вашим капитализмом и рынком, с вашими фирмами… Ну что ты
притих, говнюк? Скажи все, что обо мне думаешь, разрешаю, стрелять не буду…
Толмачев столь любезным приглашением не воспользовался,
сидел, сжав губы, чуть ссутулившись, Лика временами поглядывала на него с
надеждой – и ее взгляд вновь становился потухшим.
– Вы у меня, братцы-кролики, получите урок на всю
жизнь, – сказал Родион, успокоившись. – Такой, чтобы вас потом десять
лет трясло от омерзения к друг к другу. Тут надо подумать… Тебе не жаловалась
эта очаровательная блядь, как я ее немного проучил? (Толмачев непроизвольно
обернулся к Лике.) Нет, не жаловалась… Ладно, убивать я вас не буду, –
криво усмехнулся, чувствуя упругую пульсацию под черепом. – Ты у меня
сейчас поставишь ее рачком, и натрахаетесь от души, это я вам гарантирую,
только, непременное условие, под моим чутким руководством… Я вам буду творчески
подсказывать, что и как. Думается мне, после сегодняшнего вечера вам долго не
захочется играть в эти игры в прежнем составе… Потом можете написать
оперу. – Он мотнул головой в сторону райотдела. – Вот где посмеются
господа менты, а если еще и в газеты попадет…
– Лика! – вскрикнул Толмачев.
Попытался ее удержать, но она уже спрыгнула с дивана, встала
перед Родионом, придерживая на плече съехавшую простыню, сверкая глазами,
разъяренная и прекрасная:
– Нет уж, второго раза не дождешься… Ты ноль, понятно?
Маленький злобный ноль с вислым члеником, ничтожество шизанутое, завистливая
бесполезная тварь… Я тебе устрою психушку в сжатые сроки, там тебе и место на
всю оставшуюся…
ЧШШ-ПОК!
Пистолет дернулся в руке. Она падала медленно, уронив
сначала руку с плеча, и простыня опередила ее, нелепым комом оказавшись на полу
за миг до того, как Лика повалилась лицом вниз на пушистый ковер. Родион так и
не понял, хотел он нажать на спуск или все произошло само по себе, волей
неведомой силы, накрывавшей его последние дни шапкой-невидимкой, уводившей от
погони, берегущей от провала…
Толмачев рванулся к нему, рыча что-то.
ЧШШ-ПОК! ЧШШ-ПОК!
Кровь из шеи хлынула так, словно прорвало водопроводный
кран. Родион отскочил, чтобы не испачкаться, смотрел, как зачарованный. Из-под
неподвижного тела растекалась темная лужа, толстые мягкие ворсинки ковра тонули
в ней, и Родион поймал себя на том, что прикидывает с азартом болельщика, скоро
ли ширящаяся лужа достигнет Ликиной щиколотки… Где-то глубоко в сознании
слышался беззвучный вопль, но тут же на смену минутной растерянности пришла
прежняя собранность.
Он посмотрел на лежащих холодным взглядом ремесленника. С
Толмачевым все было кончено – кровь, полное впечатление, вытекла до последней
капельки. Плечи Лики, казалось, вздрогнули.
Чужая сила водила его рукой, кто-то вновь управлял телом,
вкладывая в мозг решимость и хладнокровие. Вытянув руку, Родион сделал два
контрольных выстрела. Сунул пистолет за пояс, сел и закурил. В голове клубился
хрустальный звон – именно так, клубился звон…
– Ну, вот мы и в разводе… – сказал он тихонько, не в силах
избавиться от ощущения, будто кто-то проговорил это за него, пошевелил за него
его губами.
Докурил сигарету до фильтра – неглубокими, неторопливыми
затяжками. Все складывалось прекрасно: блудная супруга отправилась в мир иной,
значит, дочка остается с ним, и не все еще, возможно, потеряно, есть шанс
сделать из нее человека, выбить из головы поклонение перед лакированными
машинами и удачливыми бизнесменами обоего пола, вернуть в прежний мир, к
прежним ценностям и идеалам. Прости, Зайчонок, так получилось. Она бы тебя
искалечила, любящая мамаша… А с Соней вы подружитесь, и потом, там, в
Екатеринбурге, твой папа будет уже не жалким консортом… Есть еще шанс.
Старательно протерев платком все, до чего дотрагивался, он
вышел в коридор, запер дверь снаружи и направился к лестнице, уже не обращая
внимания на шарахнувшиеся за угол полупрозрачные сгустки тумана. Покинул здание
через черный ход – он был для того и предназначен, чтобы выйти отсюда
незамеченным, дверь запирается изнутри, а снаружи ручки нет…
