…Вечер и ночь с бэби оказались такими же феерическими, как и
предыдущие, а раннее утро в одиночестве – таким же кошмарным. Вечер и ночь были
посвящены ее многочисленным друзьям, кого только не прибивало к лазурному
берегу маленькой чертовки! Индейцы чероки, эмигрировавшие в Трансильванию,
тибетские монахи, один философ-структуралист и два гомосексуалиста, группа
стеклодувов из города Гусь-Хрустальный, морячок, с которым бэби целовалась в
тамбуре скорого поезда «Адлер– Питер», шпагоглотательница, крупный европейский
писатель («он меня облапал на одном банкете, только т-сс!»),диджеи и виджеи,
французский шансонье средней руки, и только о Владе…
Бэби почти не говорила о Владе.
От нее я узнала о том, что члены индусов пахнут имбирем, а
члены арабов – рахат-лукумом, и о том, что один ее парень жить не мог без
насадок и колечек («ты не представляешь, как было больно, когда он в меня
входил со всеми этими причиндалами!»), Влад же оставался за кадром.
Странно.
– А что твой нынешний парень? Влад, кажется…
– А что Влад? – Бэби, похоже, была недовольна
вопросом.
– Ты с ним… счастлива? Ты его любишь?
Люблю, наверное… – Она задумалась. – Да какое это имеет
значение? Он веселый, прикольный, и вообще… красавчик. Не такой, конечно, как
тот морячок, с которым мы целовались в тамбуре, но все равно…
Она не любила его. Она совсем его не любила.
Это открытие потрясло меня.
С ним я ушла к себе в номер, где меня ожидала притаившаяся
во всех углах боль: теперь она выползла наружу, покинула мое тело, но легче мне
не стало, скорее наоборот. Просто жить с болью оказалось не так ужасно, как
постоянно ждать, когда же она накинется на тебя из-за угла. Да черт с ней, с
болью! – бэби не любила Влада. А я любила его, я жить без него не могла,
полный тупик. И у меня не осталось ни времени, ни сил, ни желания, чтобы
попытаться выбраться из него. Теперь, когда я познакомилась с бэби, идея с
пистолетом выглядела дурацкой, смехотворной, лишенной смысла. А я еще втянула в
нее Жегалыча, взрослого и серьезного человека. Я и сама была взрослым и
серьезным человеком, владелицей журнала и модельного агентства, о-о, да засунь
ты это себе в жопу, твою мать!.. Я медленно сходила с ума. Свернувшись клубком
на кровати, я сходила с ума. И мне ничего не оставалось, кроме как ждать, когда
забрезжит утро и наступит новый день, в котором будет бэби, которая не любит
Влада, которого я люблю я.
Но утро все не наступало и не наступало, а когда наступило,
то застало меня далеко от турбазы. В полной экипировке.
…Я хорошо помнила этот склон. Для того чтобы до него
добраться, мне потребовался почти час. Три года назад на ближних подступах к
нему стояла табличка: «ОПАСНО! СПУСК ЗАПРЕЩЕН!», стояла она и сейчас. А может,
это была другая табличка, но слова остались теми же. Я с трудом вытащила
табличку из снега и бросила к двум соснам, растущим поодаль. Четверть дела была
сделана, теперь оставалось исследовать склон.
Это был хитрый, вероломный склон, заканчивавшийся глубоким
ущельем. Сверху ущелье не просматривалось вовсе: передо мной лежала
ослепительно белая снежная целина,
«Пусть будет как будет», – сказала я себе. Пробьемся
касками, как говорит Шамарина.
Лучшим выходом для меня было свалиться в пропасть. Но я не
свалилась (сказалось-таки славное горнолыжное прошлое), а, сделав крутой вираж,
замерла метрах в пяти от обрыва. Теперь ущелье, заваленное камнями и обломками
скал, было видно как на ладони. От его близости у меня закружилась голова и
перехватило дыхание, к горлу подступила тошнота, но тут же прошла.
Вот так. Хорошо. Теперь можно возвращаться.
…Я долго стучалась в двери ее номера, прежде чем она
открыла.
– Дрыхнешь? – весело спросила я.
Даже чересчур весело. С тех пор как я вернулась на базу,
меня не покидало это взвинченное, граничащее с истерией веселье.
– А который час? – Бэби потянулась и тут же
виновато захлопала ресницами.
– Одиннадцать.
– Я проспала, что ли? Знаешь, со мной такое иногда
бывает… Могу не спать сутками, а потом хлоп – и вырубилась.
Сонная бэби была очаровательна: всклокоченные волосы, слегка
припухшие веки, беззащитный рот и полоска от подушки на щеке. От сонной бэби
пахло молоком и гречишным медом.
И совсем не пахло «Ангелом».
– Пока ты дрыхла, я нашла потрясающее место.
– Какое место?
– Да проснись же ты, ребенок! Место, где мы сегодня
можем покататься. Ни одной физиономии, шикарный снег, тебе понравится.
– Я сейчас, – загорелась бэби. – Три минуты,
и я буду готова.
– Можешь не спешить. Умойся хотя бы!
– Умываться буду вечером.
Бэби сбросила халат на пол (в этом жесте не было ничего
вызывающего, ничего показного, ей и вправду не мешало бы родиться во
Французской Полинезии), переступила через него и направилась в ванную. От ее
матового, совершенного двадцатилетнего тела исходило странное сияние, бедный
Влад, бедная я, бедные мы оба.
– Что там у нас с погодой? – крикнула бэби из
ванной.
– Отличный день. Природа шепчет: займи, но выпей!
– Класс! Просто класс!..
В три минуты она не уложилась.
– Слушай, ключ от номера куда-то запропастился. –
Бэби зачем-то попинала рюкзак и заглянула под кровать. – Никак не могу его
найти.
– Да боге ним, с ключом. Разберемся, когда вернешься. А
сейчас просто захлопни дверь. Теряем время, малыш!..
Весь тот час, что мы добирались до склона с ущельем, я думала
только об одном: пусть хоть что-то остановит нас. Пусть мы встретим
какого-нибудь инструктора или спасателя, и они завернут нас на полдороге. Пусть
гребаная табличка опять окажется установленной, пусть случится чудо.
Остановиться сама я была уже не в состоянии.
Чуда не случилось, и вот уже несколько минут бэби в полном
молчании изучала пейзаж.
– Ну как? – спросила я.
– Долбануться можно! У тебя просто нюх на красоты!
– Рада, что тебе понравилось. Предложение такое:
сначала съеду я, еще раз опробую трассу, а ты уже потом, за мной. Идет?
– Идет. – Она пристально посмотрела на
меня. – А ведь сегодня Рождество, правда?
– Все может быть.
– А давай встречать Рождество!
– Прямо сейчас?
– Нет, почему… Придем сюда ночью, а в двенадцать
откроем шампанское.
– И покурим анашу?
– Если ты захочешь. Все будет так, как ты захочешь.
Вообще, мне здесь очень хорошо.
