Как хочешь. Вернее, как хотите, – не удержалась от
шпильки я. – Вы ведь теперь just married
[2]
. Сливайтесь в
пароксизме, дети мои. Совет да любовь.
– Ты все-таки злюка, лапуля моя. – В голосе мусика
послышалась легкая укоризна. – И конченая эгоистка. Вместо того чтобы
порадоваться за мать, обретшую счастье на склоне дней, отпускаешь колкости. Это
мелко.
Доводить ситуацию до абсурда и делать его единственно
приемлемой формой существования – в этом была вся мусик.
Намба ван в нашем районном лягушатнике.
– Еще коктейль? – спросила она.
– Спасибо, мне хватило.
– Ну, не кисни! Вдох-выдох, вдох-выдох, лапуля!
Вспомни, чему я тебя учила!.. Давай-ка вместе…
«Инь и ян, а в сумме – хрень», – синхронно
продекламировали мы, после чего в унисон потрясли головами, стукнулись ладонями
и рассмеялись. Обе – с видимым облегчением.
– Что ты собираешься делать? – поинтересовалась
мусик, как только с ритуальными жестами было покончено.
– А что я должна делать?
– Страдать по поводу разрыва с любимым человеком.
Под «любимым человеком» мусик, очевидно, имела в виду
Иллариона, которого сама же и отбила; абсурд продолжался и набирал нешуточные
обороты.
– А нужно?
– Ты меня удивляешь, лапуля! Конечно, нужно, это
облагораживает, улучшает цвет лица и очищает застоявшуюся кровь…
…а также вентилирует легкие и нормализует стул, мысленно
добавила я; мусик все же отпетая сука, никаких сомнений.
– Хорошо, я согласна пострадать какое-то время.
– Но недолго, – мягко посоветовала Отпетая Сука.
– Пары недель хватит?
– Неделю от силы. Большего этот прохвост не стоит.
– Неделя? Хорошо.
– Что-то ты легко согласилась. – Мусик сразу же
нахохлилась и посмотрела на меня с подозрением. – Даже странно. Ну-ка,
признавайся, лапуля: сбагрила мне откровенное дерьмо? На тебе, боже, что мне
негоже?
Не поддаваться абсурду, ни в коем случае не поддаваться!
– Перестань нести чушь. – Я, как это бывало
всегда, все-таки позволила абсурду овладеть собой. – Ларик – чудный
человек. Тебе повезло.
– Но он храпит, – склочно заметила мусик.
– Только когда лежит на спине. Не давай ему лежать на
спине.
– И чавкает.
– Не давай ему есть.
– И любит чеснок.
– Скупи все чесночные приправы в ближайших магазинах и
слей их в унитаз.
– Умаешься сливать!
– Зато он молод, – прибегла я к последнему –
убийственному – аргументу. – Молод и хорош собой. Разве не такого человека
ты искала?
– А ты хитрая, лапуля! – Мусик откинулась на стуле
и постучала по столу кончиками пальцев. – Ладно, будем считать, что ты
меня уговорила. И бог с ним, с Лариком. Поговорим о тебе. Что-то мы давно не
говорили о тебе. Все еще кукуешь в своем филькином журналишке?
«Филькин журналишко», или, если быть совсем точным, «ГОРОД И
НОЧЬ» – именно так звучало название в оригинале, в переводе с мусикиного
птичьего языка на общеупотребительный русский. Я уволилась из «Города…» три
года назад, не проработав в нем и месяца, и с тех пор поменяла множество
изданий, но мусик упорно приписывала меня именно к филькиному журналишке.
Ничего с этим не поделаешь. Лучше не сопротивляться.
– Все еще кукую, – вяло сказала я. – Как
иначе?..
– Так я и думала! И Марат, стало быть, никуда не
делся? – Вот он, вопрос, неизменно следующий за вопросом о филькином
журналишке.
– Его зовут не Марат. Пора бы запомнить.
– И Анвар, стало быть, никуда не делся? – тут же
поправилась мусик.
– Не Анвар. Его зовут не Марат и не Анвар. Тимур.
Ти-мур.
– А я что сказала?..
Глупо было сердиться на рассеянно-высокомерную амнезию
мусика и глупо было сердиться на себя, которая до сих пор помнила, что Его
зовут Тимур.
Ти-мур.
Темноволосый и золотоглазый, похожий на всех богов
одновременно; это ему предназначалась главная роль в культовом фильме
«Мертвец», и главная роль в культовом фильме «Небо над Берлином», и все до
единой роли в культовом фильме «Более странно, чем рай».
Тимур и сам по себе более странно, чем рай.
Кто изобрел порох, охотничий рожок и путешествия
автостопом? – Тимур.
Кто создал Организацию Объединенных Наций и группу
«Битлз»? – Тимур.
Кто начинал все мировые войны и бросал их на полпути, так и
не закончив? – Тимур.
Кто придумал называть день днем, ночь – ночью, а любовь –
любовью? – Тимур, Тимур, Тимур.
Для справки: я ни разу не видела фильм «Более странно, чем
рай».
При всех своих заслугах перед человечеством Тимур так и
остался весьма демократичным и непритязательным божеством; ничем другим его
работу в самом обыкновенном, хотя и не лишенном гламурно-андеграудного блеска
журнале я объяснить не могу.
Тем более что он даже не первое лицо, в лучшем случае –
третье.
Первые лица (а точнее – рыла) никогда особо не интересовали
меня, Тимур – дело другое. Теперь и не вспомнить, были ли при нем в момент
нашей встречи порох и охотничий рожок, но все остальные подробности не сотрутся
в моей памяти никогда.
Он заглянул в кабинет лишь мельком, снизошел, как и положено
божеству, и его темные волосы заструились по дверной панели, тотчас превратив
ее в алтарь. В пристань, у которой швартуются корабли, вернувшиеся из не
указанных ни в одной карте стран. Все дело в волосах, именно так! Тимур был
обладателем самых шикарных в мире волос. Или самых шикарных в России волос. Или
самых шикарных в Питере, или – в этом здании, в этой комнате, на этом этаже.
Географические уточнения не так уж важны в свете последующих событий, а именно:
я была сражена шикарными волосами Тимура наповал. И вовсе не потому, что они
были густыми, длинными, блестящими (хотя они были и густыми, и длинными, и
блестящими). Волосы Тимура обладали чудесным свойством преображать реальность.
Во всяком случае – мою реальность.
– Привет, – сказал Тимур. – Босс на месте?
Очевидно, он имел в виду Первое Лицо, секретаршей которого я
числилась со вчерашнего дня. Первое Лицо отобрало меня из целого сонма
кандидатов благодаря протекции какой-то эстонской или сингапурской сошки
(сказались-таки квартирно-дипломатические связи мусика). Первая встреча с
Первым Лицом повергла меня в уныние и укрепила в и без того очевидной мысли:
все услуги, которые оказывает мне мусик, проходят по ведомству медвежьих. Да и
как можно было думать иначе, если Первое Лицо оказалось улучшенной,
усовершенствованной и модернизированной копией самого мусика, а проще говоря –
харизматичной стервой с легкой примесью добропорядочного рантье. Она была лет
на двадцать моложе моей беспутной мамочки, и не в пример зубастее, о да! –
зубастая, по-другому не скажешь. Такие до гробовой доски будут держаться
питбульей хваткой за свои условные тридцать пять-тридцать шесть, за своих
мелкотравчатых любовников, единственное достоинство которых – бодрящий юный
член; за свой мелкотравчатый бизнес, «ГОРОД И НОЧЬ», как же!.. Стоило Первому
Лицу открыть рот (распахнуть пасть), как я сразу же поняла: название журнала
придумано лично ею, свято верящей, что ГОРОД и НОЧЬ и есть она. И еще множество
вещей в этом мире – тоже она. От укладки Первого Лица веяло Биариццем, от
макияжа срамно тащило ленивым миланским шопингом, а в безмятежной глади
наманикюренных ногтей отражались Вена, Зальцбург и Куршевель, нужное
подчеркнуть. Раздавленная столь глянцевым, полиграфически безупречным зрелищем,
я пыталась отыскать в Первом Лице хоть один изъян, хоть одну червоточинку, хоть
одну – пусть крошечную – щель, за которую завалилось что-то
человеческое, – тщетно.
