Новость о скором приезде Лейкнира с Торвардом ярлом так поразила его, что он не сразу нашел, что ответить. Само это имя означало слишком много: в нем была память о сестре Хёрдис, о великане, о Торбранде, конунге фьяллей. В этом имени громыхали каменные лавины и звенели мечи, и Асольв внезапно ощутил холодок в груди, как при звуке рога Гьяллархорн, возвещающем о Конце мира. Зачем он едет сюда, сын Хёрдис и Торбранда? Что ему нужно, ради чего он покушается на покой Квиттинга, оплаченный реками крови? После многолетнего затишья даже такое невинное известие приобрело тревожный смысл: грозный внешний мир вспомнил о нем и нашел к нему дорогу. Даже уверения Бьёрна, что гость настроен миролюбиво, не помогали Асольву успокоиться. Фьялль – это фьялль, как бы он там ни был настроен.
Зато его дочь Эйра хорошо знала, что ей следует об этом думать.
– Не ждала я, что когда-нибудь сын ведьмы Хёрдис войдет в мой дом! – заявила она, гордо вскинув красивую голову, и ее тонкие ноздри затрепетали от волнения. – И если бы хозяйкой в этом доме была я, то он бы сюда никогда не вошел!
– Дочь моя, что ты говоришь! – ахнула ее мать, фру Эйвильда. – Ведь это сын конунга!
Эйра имела в округе славу странной девушки, и для того имелись основания. Лицом она не походила ни на кого во всем роду, даже на мать, от которой унаследовала темные волосы. Лицо ее, с довольно правильными чертами, однако, выглядело несоразмерным, как бы поделенным на две части: высокий белый лоб, большие, одухотворенные темные глаза и выступающие скулы привлекали взгляд к его верхней части, а нижняя, с маленьким, как бы утопленным назад подбородком была почти незаметна. Прямой нос очень правильных, красивых очертаний придавал всему лицу утонченный, изящный вид. Однако разглядеть все это удавалось не сразу, потому что лицо Эйры никогда не оставалось спокойным. Тысячи чувств все время переливались в ее беспокойной душе, как волны в море, и отражались на лице: говорила она очень быстро и много, и при этом то морщилась, то подергивала бровями, то хмурилась, помогала себе говорить руками, быстро двигая пальцами перед грудью, словно плела невидимые нити. Из-за всего этого смотреть на нее было утомительно. Никто бы не подумал, что хрупкая, с маленькими руками, белокожая и темноволосая Эйра приходится родной сестрой рослому, плотному, светловолосому Лейкниру.
– Опомнись! – уговаривала ее мать. – Как же мы можем его не принять? Ведь Торвард ярл – наш родич! Он ваш двоюродный брат! И он такой знатный человек, сын конунга фьяллей, будущий конунг! Такому человеку не откажешь, как бродяге, даже если он нам не нравится! Мы обязательно должны его принять!
– Вот именно что! – горячо воскликнула Эйра, отвечая на некоторые слова из середины этой речи. – Вот именно! Он – будущий конунг фьяллей! А конунг фьяллей, настоящий, бывший или будущий, – последний человек, которого можно принять в этом доме, в этом священном месте, в сердце Квиттинга!
– Но послушай, мы же его совсем еще не знаем, никогда даже его не видели! – убеждала ее фру Эйвильда. – Может быть, он совсем не плохой человек! Бьёрн же сказал – он не хочет ничего дурного, он хочет просто познакомиться с нами и посмотреть на те места, где жила его мать!
– Он – сын того самого Торбранда Тролля, который разорил Квиттинг и превратил его в пустыню! – непримиримо твердила Эйра. – И я не желаю его знать, будь он хоть красив, как сам Бальдр, и умен, как Один! И он сын этой женщины, этой предательницы, которая помогла фьяллям разорить свою родину! Он хочет посмотреть, где она жила! А я не желаю его видеть! И нечего ему здесь смотреть!
– Но ведь она, Хёрдис, – твоя тетка, моя сестра! – уговаривал дочь и сам Асольв. – Может быть, и я не слишком рад иметь такую сестру. С Хёрдис нелегко было договориться и тридцать лет назад, пока она еще не знала ни великанов, ни конунгов. Ее нрав всегда был при ней! Но от своей крови не уйдешь. Это – наша родня, хотим мы того или нет. И мы должны как следует его встретить.
– Да уж, родня! – ворчливо вставила бабка Уннхильд, мать Эйвильды. – Из-за этой самой родни мы остались нищими! Какая прекрасная усадьба была у нас на побережье, пока не явился Торбранд Тролль с войском и не развеял ее в дым и пепел! И Хродмар Удачливый помогал, тоже родич! Чтоб дракон в подземелье терзал его с утра до ночи!
– Все это так! – печально подтвердил Асольв. – Но поздно жаловаться на судьбу, когда сын Хёрдис уже едет сюда. Мать, ты бы подумала, чем мы будем его кормить. Сколько ты, Бьёрн, говоришь, у него людей – сорок?
– Это унизительно! Это позор! Я не желаю этого терпеть!
– В жизни часто приходится терпеть то, что нам не нравится. – Асольв вздохнул. – Знаешь, как говорят: достойный человек должен стойко встречать удары судьбы.
Асольв Непризнанный знал, что говорил: в его жизни ударов судьбы хватало, и все его заботы сосредоточились на том, чтобы встретить их достойно.
* * *
К тому времени как дружина Торварда доехала до Кремнистого Склона, хозяева усадьбы настолько укрепились духом, что встреча прошла вполне прилично. Одетые в лучшее платье хозяева встретили знатного гостя во дворе, и даже Эйра отвечала на его приветствия с ледяной учтивостью. Казалось, она решилась-таки выйти навстречу «сыну ведьмы» только для того, чтобы показать, как она его презирает. Торвард, хоть и не ждал бурной радости, удивился такому подчеркнуто холодному приему.
– Не обращай внимания! – сказал ему Лейкнир. – Она у нас со странностями. Вроде твоей матери в молодости. В нашем роду, говорят, все женщины рождаются со странностями.
Торвард кивнул и в дальнейшем почти не спускал глаз с Эйры. Между нею и Хёрдис Колдуньей не было никакого внешнего сходства, но диковато-одухотворенный огонек, мелькавший в ее огромных темных глазах, и впрямь напоминал ему мать. Из всех родичей Эйра наиболее привлекала его любопытство, хотя нельзя сказать, чтобы он много внимания дождался в ответ.
– Здравствуй, здравствуй! – Асольв торопливо, будто его ждали дела, пожал руку сыну, а на самом деле он просто не любил здороваться за руку: с ранней молодости в душу въелось опасение, что кто-нибудь отвергнет приветствие сына рабыни. – Все в порядке? Ничего? Ну, идите мойтесь, я там велел… Мать, ты дашь им рубашек?
Приехавшие ушли в баню, женщины и челядь принялись готовить угощение. Бьёрну фру Эйвильда прислала чистую рубашку, Лейкнир отказался: уезжая из Каменного Кабана, он забрал оттуда все свои, и теперь у него имелась с собой чистая рубашка, которую складывала Альдона во время их последнего разговора. Лейкнир разворачивал ее так осторожно, точно из нее могло выпасть что-то драгоценное, и ткань, пять дней пролежавшая в дорожном мешке, казалась ему теплой на ощупь. От нее веяло высушенным горным вереском, чуть горьковатым, пьянящим запахом, который так любила Альдона. Этими лиловыми скрюченными веточками у нее переложены все сундуки…
Неужели это никогда не кончится? Держа в руках полуразвернутую рубаху, Лейкнир стоял над скамьей и, зажмурившись, с усилием пережидал приступ острой душевной боли. Чем дальше от него отходило его прежнее счастье – счастье видеть Альдону рядом и смутно надеяться на будущее, – тем более ярким и драгоценным оно казалось и тем сильнее мучила утрата.
