А потом здесь, на тропе святилища, молодая женщина с вышитым покрывалом на голове и мужчина с сурово-опечаленным лицом указывают место для поминального камня… Это и есть Годагас и Турутхильд. И хотя Торвард отдавал себе отчет, что все это он придумал, на душе у него стало легче, как будто в этом хороводе молчаливых камней у него появились знакомые и друзья.
Торвард с трудом отошел от камня. Его розоватые, с черными прожилками и белыми зернами кварца гранитные бока, полустертая, причудливо свитая надпись, старинный непривычный язык завораживали и не хотели отпускать человека, который вновь оживил своим вниманием и участием давно отжившее. Ничто не умирает. Харибриг хотел снова жить, и Годагас с Турутхильд хотели жить, и даже Ваг, резчик, хотел быть помянутым. Давно прошедшие и завязанные в узелок жизни ожили в его воображении и разворачивали перед взором цветные ленты – такова сила древнего святилища. Все умершие души продолжают жить здесь. Святилище веками принимало в себя мольбы, надежды, желания, горе и радость племени квиттов и копило их в своих священных камнях, копило, копило… Эта сила мощным облаком жила здесь и держала на себе священную гору. Она готова отозваться навстречу любой душе, что позовет ее.
Отсюда уже видны были ворота святилища – два стоячих валуна, в промежуток между которыми вливалась тропа. Сердце сильно билось. Торвард дошел до конца тропы и остановился, собираясь с духом. Два суровых темно-серых стража смотрели на него безглазыми лицами, нависая над головой, как горы. Предание о великанах оправдалось: валуны казались окаменевшими существами, некогда живыми. В их более узкой верхней части Торварду виделась голова, а полустертые руны нижней половины напоминали узоры на одежде. Или это тоже… поминальные камни, только по другим, нечеловеческим существам? И они тоже приняли в себя духи тех, по кому поставлены? Они не двигаются, но они сохранили способность видеть, слышать, они сохранили власть впустить или не впустить сюда пришельца. Торвард знал, что должен что-то сказать, но слов не находилось.
Ветер тихо гудел между валунами – невидимые ворота были открыты. Торвард прошел между двумя стражами, и глазам его открылось внутреннее пространство святилища. Широкая округлая площадка могла бы вместить сотни людей, и на мгновение Торварду померещились эти сотни, стоящие несколькими кругами, один внутри другого. В середине горел костер, и человеческие круги двигались вокруг него. У всех в руках ветки с полураспустившейся листвой – должно быть, встречают пробудившегося Бальдра… Торвард видел, как ветер треплет длинные бороды, распущенные волосы жрецов, видел высокие посохи с навершиями из бронзы и резной кости… Священный огонь, сердце святилища, на ветру взлетал могучими языками вверх, в два человеческих роста…
И вмиг все растаяло. Торвард провел рукой по лбу. Ему примерещился, видно, один из тех праздников, в которых участвовали еще Годагас и Турутхильд… Перед ним расстилалась пустая площадка, особенно большая из-за пустоты, и он был здесь один перед строем каменных великанов.
Торвард шагнул вперед, и тут же навстречу ему шагнула женская фигура. Их разделяло шагов десять. Она появилась прямо из воздуха, на ровном пустом месте. Торвард вздрогнул: молодая высокая женщина с густыми темно-русыми волосами, падавшими ниже колен, с маленькой повязкой из серого холста на голове, казалась очень знакомой, и в то же время такой странной, что он не сразу узнал свою мать. Она была слишком молода – такой молодой сын ее не помнил. Она улыбнулась ему, правая половина рта приподнялась, и одновременно правая бровь, густая и черная, тоже дернулась вверх. А кожа у нее была бледная, странного сероватого цвета и какая-то слишком твердая даже на вид, словно это не живое человеческое существо, а искусное изваяние из серого камня. Торвард невольно охнул, узнав лицо своей матери, и тут же видение исчезло. Торвард снова остался один.
Он постоял у крайнего валуна, не решаясь идти дальше. Святилище откликнулось на его тайные мысли, откликнулось образом той Хёрдис Колдуньи, которую знали эти валуны. Но ему было жутко: эта, здешняя, Хёрдис состояла в родстве с камнями, но не с ним. Голова кружилась, во всем теле ощущалась странная неловкость, неуверенность, словно все привычные представления – верх и низ, право и лево – перемешались, и он не знал, где окажется, если сделает шаг в любую из сторон.
Возле соседнего валуна что-то шевельнулось. Торвард глянул туда, и его прошиб холодный пот: какая-то тонкая коричневая фигурка словно бы выступала из каменной глыбы. Рука сама дернулась сделать знак молота, в мыслях мелькнуло: темный альв выходит из камня среди бела дня – невероятно! Но тут же фигурка повернулась к нему лицом, и он узнал Эйру.
От облегчения у Торварда ослабели ноги, и он было прислонился плечом к ближайшему валуну, но испугался, как бы его самого не затянуло внутрь, и отстранился.
– Что ты здесь делаешь? – окликнул он Эйру.
– А ты что здесь делаешь, знатный ярл? – враждебно отозвалась она. – Это святилище принадлежит моему роду. Тебе здесь ничего не принадлежит. Ты чужой здесь – и в этом святилище, и на земле Квиттинга.
– Боги сотворили землю для всех, – ответил Торвард и подошел ближе к ней. Эйра попятилась, и он остановился в трех шагах перед ней. – Ты напрасно меня боишься. Я твой родич, ты – племянница моей матери, и я не сделаю тебе ничего дурного. Почему ты обходишься со мной так не по-родственному? Не думаю, чтобы я успел причинить тебе какое-нибудь зло, а ты смотришь на меня так, как будто мы злейшие враги. В чем тут дело? За что ты меня ненавидишь?
– За то! – Эйра посмотрела ему прямо в глаза, и ее темные глаза гневно сверкали. – За то, что ты – сын ведьмы и Торбранда Тролля!
– Но ты – племянница моей матери! Она ничего тебе не сделала, она даже не была здесь за то время, что ты живешь на свете! И если тебе чем-то не нравится ее кровь, то ведь это и твоя кровь! Говорят же, что все женщины вашего рода – ведьмы!
– И за это я ненавижу себя! – пылко воскликнула Эйра, и Торвард видел, что это правда. – Я ненавижу свою кровь, которая связала меня с предателями и губителями Квиттинга! Я хочу, чтобы во мне не было крови твоей матери! Я хочу, чтобы тебя не было! Я хочу изменить свою кровь, чтобы во мне не было родства с ней и с тобой! Но это невозможно, и я ненавижу и ее, и тебя, и себя! Ненавижу!
Эйра оторвалась от валуна, проскользнула мимо Торварда и исчезла на тропе за валунами. Торвард посмотрел ей вслед. Он не совсем ее понял. Родство нужно принимать таким, какое оно есть, потому что себя не переделаешь.
Сын ведьмы! Она думает, все они думают, что быть сыном ведьмы легко! А это совсем не так легко, как сам Торвард когда-то со смехом рассказывал Хельги ярлу. Его мать, благополучно живущая и здравствующая, была еще более загадочна и далека от него, чем мать Хельги, умершая двадцать лет назад. О ней охотно рассказывали, а о Хёрдис Колдунье никто не хотел и не мог рассказать. На Квиттинге его ненавидели за то, что он ее сын. Но и во Фьялленланде ему было не легче. Там он тоже звался сыном квиттингской ведьмы. С рождения Торвард ловил на себе недоверчивые, испытывающие, враждебные взгляды. «Сын ведьмы!» Еще в детстве он понял, что в этих словах заключается какой-то зловещий смысл, и приехал, надеясь постичь его до конца. Здесь, в святилище, он уже увидел образ той ведьмы, кровь которой отравила его рождение. Понять ее дух для него было гораздо важнее, чем отыскать какие-то там булатные мечи или раздобыть невесту. Это все внешнее. А его мать – это он сам.
