– А ты с тех пор хоть раз причесывался? – Альдона дернула его за конец ремешка на волосах и снисходительно усмехнулась, отлично зная, как он не любит причесываться. В прежние времена его «грива» имела приличный вид, только если сама Альдона бралась привести ее в порядок.
– Да, – честно ответил Лейкнир. После бани он два раза проводил гребнем по голове и считал дело сделанным.
– Оно и видно. А гребень у тебя есть?
Лейкнир кинулся к ларю и вынул костяной гребень с резьбой – его подарила сама Альдона лет пять назад, сопровождая своим любимым пожеланием причесаться, и Лейкнир берег его, как величайшее сокровище. Сейчас ему казалось, что Альдона спрашивает, сохранил ли он ее подарок, и он спешил предъявить его как доказательство своей преданности.
Альдона взяла гребень, села на лежанку и знаком потребовала к себе его голову. Лейкнир встал на колени и опустил голову на руки своей богини, и в сердце его крепло и утверждалось ликование, по мере того как он убеждался, что это все наяву. Альдона стянула ремешок с его волос и принялась перебирать светлые, густые, порядком свалявшиеся пряди. Оно всегда так: запустишь работу, потом придется делать намного больше. И за этим привычным занятием она ощутила, что все в мире встало на свои места и душа ее успокаивается. Будущее готовило ей большие перемены, но пока срок не пришел, она желала, чтобы все оставалось по-старому как можно дольше. И Лейкнир тоже.
Отложив гребень, она все перебирала его волосы одной рукой, а вторую он ей не давал вытащить из-под своей щеки; потом он приподнял голову и стал целовать эту руку, сначала ладонь, потом запястье, даже рукав, с такой самозабвенной жадностью, как будто каждый поцелуй был глотком воды для умирающего от жажды.
– Ты скучал по мне? – сочувственно спросила она, ничуть не сомневаясь в ответе и своим вопросом только позволяя ему высказаться.
– Я тут чуть не умер, – прямо ответил Лейкнир, подняв голову и глядя на нее снизу вверх.
– Отчего? – Альдона улыбнулась, чтобы он не смотрел так отчаянно. – Съел чего-нибудь не то?
– Нет. – Он еще не расположен был улыбаться. – Без тебя.
Альдона усмехнулась, словно при ней ребенок сказал что-то очень забавное, но потом наклонилась к его лицу и поцеловала его совсем не как ребенка. Лейкнир снизу обхватил ее за плечи, чтобы продлить поцелуй как можно дольше, раз уж она так расщедрилась, потом приподнялся, сел с ней рядом, а ее опрокинул спиной на лежанку, продолжая целовать ее губы, щеки, шею. Это тоже не было между ними новостью, но случалось гораздо реже, чем ему хотелось бы, и позволялось только в исключительных случаях. Сейчас такой случай настал. И Альдона не очень скоро начала отбиваться, пока он совсем не забылся и не зашел слишком далеко. Здесь, в его доме, за пять дней пути от Золотого озера, ничто не напоминало ей о нареченном женихе и она о нем совершено не помнила. Лейкнир, часть ее самой, сейчас полностью занимал ее ум и сердце.
На другое утро, пока мужчины были в лугах, фру Эйвильда с дочерью и бывшей воспитанницей сидели в девичьей за шитьем.
– Должно быть, это обручение с сыном конунга все у вас почитают большой удачей? Тебе, должно быть, очень понравился этот слэтт? – вежливо, стараясь не быть навязчивой, расспрашивала фру Эйвильда. В первую очередь ее занимало, на что же еще может надеяться ее собственный сын.
– Он меня удивил! – смеясь, отвечала Альдона. Здесь само ее знакомство с Хельги сыном Хеймира казалось неправдоподобным, как будто она вспоминает не события собственной жизни, а услышанную где-то сагу. – Я, правда, подозреваю, что он влюблен не в меня, а в валькирию Альвкару. Ту, что спит где-то на горе.
– Он, я слышала, высок ростом и красив? Но только немного молчалив, да?
– Да, разговорчивым его не назовешь. Но он совсем не глуп. Глупцы, знаешь ли, часто бывают разговорчивы, но и молчаливость сама по себе еще не признак ума. А Хельги ярл неглуп, он учтив, добросердечен, прямодушен, может быть хорошим собеседником. У него много достоинств. А если вспомнить, что он будет конунгом слэттов… Короче, лучшего мужа и не придумаешь. Я бы даже сказала, что он так хорош, что его надо хранить в сундуке под надежным замком.
– Но только с нашим конунгом ему не сравниться! – вставила Эйра. – Вот кого я считаю лучшим из мужчин на всем свете!
– С нашим конунгом? – Альдона не поняла ее. – О ком ты?
– Конечно, о Бергвиде конунге. О ком же еще?
– Ах, вот что! – Альдона сперва удивилась, потом рассмеялась. – Вот в чем дело! Так вы, значит, собрали тут «домашний тинг» и порешили признать Бергвида сына Стюрмира конунгом над вашим родом? У нас-то его конунгом не зовут.
– И напрасно! – Эйра начала волноваться, ее глаза засверкали, брови задергались. – Бергвид конунг по праву должен владеть Квиттингом! Он – законный наследник Стюрмира конунга, его единственный сын!
– Но тинг никогда не признавал его!
– Это твой отец никогда не признавал его, потому-то тинг и не собран до сих пор! Бергвид конунг не нуждается в признаниях тинга! Он своими подвигами заслужил право быть конунгом квиттов! Он мстит за нас!
– От его мести нам не меньше вреда, чем пользы! Ну, ладно, не волнуйся! – Альдона усмехнулась. – На тинге девичьей нам все равно не придумать ничего умного, оставим это для мужчин. Но я поостереглась бы назвать лучшим на свете человека, которого никогда не видела.
– Мне не нужно его видеть! – пылко воскликнула Эйра, глядя куда-то в пространство над головой Альдоны, как будто там, на стене, находился образ Бергвида конунга во всем блеске, которым его одело ее живое воображение. – Зачем видеть, когда о нем столько говорят? Я его не видела, зато я ни о ком другом не слышала так много! Нет другого человека, о котором на Квиттинге так много говорят!
Альдона усмехнулась и качнула головой: она вовсе не считала, что о Бергвиде говорят так уж много, но Эйра в своем увлечении слышала только то, что его касалось, и каждой мелочи придавала какое-то необычайно большое значение.
– Я все о нем знаю! Я знаю все его подвиги, все качества, которые его так прославили!
– Например, его редкую неучтивость! – смеясь, подсказала Альдона. – Хельги ярл рассказывал, что при встрече Бергвид бранил его безо всякой справедливости, обвинял во всяких бесчестных поступках и наговорил кучу бесстыдного вздора!
– Откуда ты знаешь, вздор ли это был? – Эйра обиделась. – Он говорил то, что думал! Он всегда говорит то, что думает, прямо и честно, а никогда не бьет исподтишка, как свойственно трусам и подлецам! Он всегда открыто говорит со своими врагами! Даже если иные и считают его неучтивым, то и в этом можно найти достоинство. Если человек груб, то он, по меньшей мере, говорит то, что думает, и не лжет! Он правдив, и ты действительно знаешь, что он думает. А если человек улыбается тебе и произносит разные приятные слова, – подвижное лицо Эйры изобразило слащавую ухмылочку, – это значит только то, что он хорошо воспитан или притворяется ради своей выгоды! Мыслей учтивого человека ты никогда не узнаешь! Чего в этом хорошего? Он закрыт для тебя, ты говоришь с ним вслепую, ты блуждаешь в потемках, и он заведет тебя в пропасть, а ты и не будешь об этом заранее знать! И пропадешь!
