— Ну, вот он ты наконец! — шепнул чей-то голос, и холодная маленькая рука скользнула по лицу, стряхивая снег с бровей и волос. — Живой?
Стейн схватил эту руку и сел. Кроме луны, никакого больше света не было, и в отблесках снега он различал лишь бесформенную фигуру, которая могла быть кем угодно. Но внутренний голос ему говорил: это она!
— Вставай! Не лежи, замерзнешь! — Она потянула его за собой, и Стейн наконец выкарабкался из снега, встал, пошатнулся, но устоял. Подвигал руками-ногами, разминаясь, убедился, что все в порядке, и понемногу пришел в себя.
— Как ты меня нашла? — хрипло спросил он. — Тебя не будут искать?
— Там Яромила! — Девушка коротко и беспокойно засмеялась. — Ее Велем уговорил. Он свою бывшую «стаю» собрал, пока никто не знает, что он вернулся, уговорил Яромилу с ними «волчицей» быть и пошел дурить Селяню. Ну, пойдем!
И потащила его за собой.
Пробравшись через истоптанный снег, где еще валялись палки, оторванные хвосты и брошенные личины, а то и их недавние хозяева, она свернула на какую-то тропинку, миновала еще несколько домов, спустилась ближе к Волхову. Тут им пришлось пробираться уже без тропинки, по колено в снегу. Стейн даже подумал, что Велемила ведет его на тот берег, но тут впереди показалось что-то темное — еще один домик, низкая земляная изба, от которой виднелась только крыша, тоже покрытая целыми сугробами. Здесь колядки петь явно не имела смысла: изба была пуста и необитаема.
Велемила скользнула вниз, к двери, навалилась на нее. Стейн хотел помочь, но дверь довольно легко поддалась, и они очутились в темных тесных сенях. Здесь уже можно было двигаться только на ощупь, но Велемила отлично знала, что тут где. Потянув внутреннюю дверь, она ввела Стейна в истобку, велела стоять на месте, что он и исполнил, поскольку не видел даже собственных рук. Впереди застучало, посыпались искры, одна из них выросла и окрепла, потом родился крошечный лепесток огонька — и Стейн наконец увидел сперва руку девушки, держащую тонкую лучину, потом слабый красноватый отсвет пал на лицо. Конечно, это была Велемила. И Стейну казалось, что он во сне видит это лицо, такое знакомое и какое-то новое после долгой разлуки, словно солнце, заново рождающееся из тьмы Бездны и освещающее собой изначальный мрак.
Велемила тем временем зажгла лучину в светце. Этого света было мало, чтобы толком оглядеться, но Стейн заметил рядом прялку с торчащей кудельной бородой. В избе, не топленной со вчерашнего дня, было прохладно, но все же гораздо теплее и суше, чем снаружи.
— Кто здесь живет, чей это дом? — спросил он.
— Никто. Это вдовы Родоумихи изба, да она в Ярилиной Горе засела, будто княгиня. А здесь теперь девичья беседа, мы собираемся с моей «стаей». Вот, Смолянка, крикса полуночная, ускакала вчера, «бороду» бросила. Я недоглядела, ну, сейчас тебе кикимора напрядет, мало не покажется!
Велемила ловко вытянула из кудели несколько толстых, неровных обрывков нити и повесила их на лопаску, а остатки ободрала и побросала на пол. Потом подняла глаза на Стейна. Возня с прялкой помогла ей слегка успокоиться: почему-то ее била дрожь и чуть ли не впервые в жизни она не знала, что сказать. Она очень хотела видеть Стеню, но теперь, когда увидела, не верила, что все это происходит на самом деле.
Он все еще стоял возле двери, и она едва угадывала его в темноте. Это был даже не он, Стейн сын Бергфинна, которого она так ждала, а какое-то новое существо, лесное, чуждое и пугающее. Она почти не различала его лица и видела только какой-то ворох полуразодранных шкур.
— Не бойся, иди сюда. — Она подошла, взяла его жесткую руку, еще прохладную после возни в снегу, и потянула за собой к лучине, усадила на лавку, в пятне света.
Теперь она наконец его разглядела. Он сильно изменился: лицо обросло светлой щетиной, отчего все черты стали как-то жестче и суровее, в глазах появилось что-то новое. Ушла привычная мягкость и приветливость, взгляд стал выжидающим и жестким. Отросшие волосы были собраны сзади в хвост, чтобы не лезли в глаза. Из леса вернулся не тот человек, который уходил. А может, он еще и не вернулся — ведь лес отпустил ловцов ненадолго, и даже сейчас, когда сам он сидел в этой избе, его душа оставалась во власти леса. Велемила знала об этом, но уж слишком она соскучилась по нему и не могла ждать до весны. А может, ей хотелось увидеть его именно таким.
— Ты вспоминал обо мне? — тихо спросила она.
Раньше ей о многом хотелось с ним поговорить, но сейчас она не могла придумать ни одного слова, которое не казалось бы неуместным и ненужным.
— Да. Не знаю, — честно ответил он.
Он редко вспоминал о ней, будто мыслям о девушке не было места там, где он пребывал, но сейчас казалось, что ее лицо, широкие брови, глаза, разлохмаченная и мокрая от растаявшего снега коса всегда жили на дне его души.
Он тоже не знал, что сказать, но по его глазам она видела, что разговоры ему вообще не нужны. Стейн словно бы вбирал взглядом ее всю, и под этим взглядом Велемила дрожала все сильнее. Но это был не страх, а то дикое возбуждение, которое заставляет людей скакать, прыгать, вопить и открывает дорогу в душу каким-то иным силам, тем, что приходят в земной мир в эти пограничные ночи. Он сам сейчас был полон дыхания леса, и это передавалось ей. Они казались выходцами из разных миров: мужского и женского, леса и очага, коренной словенской знати и варяжских пришельцев. Но эта ночь, соединяющая старый и новый год, соединяла разные миры и тем позволила им встретиться.
— Ты стал совсем другой, — сказала она о том, о чем думала.
— А ты нет.
Он хотел сказать, что рад ее видеть не изменившейся… но «рад» — это не то слово. Он просто начал дышать как-то по-другому, когда увидел ее. А она вглядывалась в его лицо, будто хотела найти того, прежнего Стейна, которого когда-то позвала воровать кур, потому что он как-то сразу ей понравился. А может, получше узнать этого, носящего теперь какое-то новое лесное имя, о котором ей не полагается даже спрашивать. И этот новый Стеня, заросший щетиной, похудевший, отчего его варяжские скулы и высокий лоб стали сильнее заметны, жесткий взгляд, отросшие волосы, плохо расчесанные и наполовину мокрые от растаявшего снега, так поразили ее, что она притихла и растеряла свою обычную бойкость. Он притягивал и пугал ее, как огонь в зимнюю ночь; хотелось прикоснуться к нему, но было страшно обжечься.
Она все-таки встала, подошла к нему вплотную, чувствуя, что сердце сейчас разорвется — так сильно оно билось. Стейн только поднял голову, не сводя с нее глаз.
— Я… по тебе скучала, — сказала она, не уверенная, что скучала именно по этому Стейну, который сейчас сидел перед ней.
Он ничего не ответил, не сказал, что тоже скучал. Она осторожно протянула руку, будто он мог укусить, как настоящий лесной зверь, провела по его волосам, по щеке. Потом обняла его за шею и прислонила к себе его голову, словно пытаясь этим унять стук сердца и преодолеть наконец эту невидимую грань между ним, лесным существом, и собой. Стейн тут же обхватил ее обеими руками и крепко прижал к себе. Она склонила голову и прильнула лицом к его волосам; смешанный запах мужчины и лесного костра, такой влекущий и будоражащий, пронзил ее насквозь, наполнил блаженством и теплом, подчинил все мысли одному стремлению. Лес дохнул на нее и завладел ее волей; только сейчас, в этот миг, а не в начале вечера, когда напялила волчью шкуру, Велемила по-настоящему шагнула за грань привычного бытия, где все не так, как здесь. И там ждал ее тот, кто был ей так нужен.
