Наиболее же опасны другие вампиры – те, что выпивают души. Внешне они не обладают никакими отличительными признаками – распознать подобного прóклятого почти невозможно. Света они тоже не боятся, но всеми способностями вампиров обладают в полной мере – это и специфическая магия, и недюжинная сила, и молниеносное заживление ран. Коготь был именно таким. Впрочем, он все-таки был конем, а следовательно, не отличался разумом. Дуóши Коготь выпивал в основном у мертвых – именно по этой причине он вдруг оказался после недавней резни в Сар-Итиаде рядом с эльфом. Его привела жажда. Жажда... кхм... Что ж, все шло просто замечательно: Меч-Голод у Мертингера уже есть, теперь к нему прибавился и Конь-Жажда... Выпить душу у живых людей или других созданий куда труднее, чем у уже погибших или умирающих, и конь очень хорошо это усвоил, тщательно подбирая себе хозяев. Чем больше смертей тянулось за седоком, тем большую уверенность в себе ощущал Коготь, предвкушая скорое утоление голода. Поэтому о каких совпадениях может идти речь? Должно быть, конь сам привел в тот день на рынок своего хозяина, ожидая именно его, своего будущего кормильца...
Мертингер так и не смог определить, сколько коню лет. Вампиры способны жить долго, и этот четвероногий вполне мог быть старше самого эльфа. Скольких хозяев он сменил, сколько душ лишил посмертия, сколько зла принес за собой в мир? Вряд ли кто-нибудь смог бы ответить. Эльфийский лорд внимательно изучил седло, доставшееся ему вместе с конем. Странный герб: красная капля на фоне двух скрещенных изогнутых мечей – этот символ вполне мог носить какой-нибудь лорд-носферату древности. Если это так, то Коготь меряет копытами тракты уже минимум десять веков. Неплохо для четвероногого.
Впрочем, сам конь никак не мог быть в восторге от своего состояния. Быть вампиром – значит страдать, страдать от гнетущего голода без возможности когда-нибудь утолить его полностью. Мертингер лютой ненавистью возненавидел того, кто сотворил такое с конем. Какой же злобой на все живое надо было обладать, чтобы наделить столь страшным проклятием благороднейшее животное, которое, эльф готов был в этом поклясться, когда-то считало своего отравителя другом. Подобная тварь, кем бы она ни была, если она еще жива (носферату могут жить хоть тысячи лет, вернее, «не жить», потому как не являются живыми в привычном понимании этого слова), просто недостойна осквернять своим присутствием своды этого мира.
«Ты, как всегда, хочешь все решить мечом, – усмехнулся сам себе эльф, – только несчастного коня это не спасет. Ничего, вот вернемся в Конкр, может, Иньян сумеет помочь».
Так уж вышло, что у него всегда хорошо получалось лишь отнимать чьи-то жизни. Помогать и лечить – это была привилегия других.
«А если и Иньян не справится, тогда выход останется лишь один – прервать мучения бедного животного...»
* * *
Черная птица билась на недлинной кованой цепи, зажатой в пальцах тени. Ворон судорожно махал крыльями в тщетных попытках освободиться, но и я, и он знали, что даже со смертью свободы ему ждать не приходится. Поэтому я никак не понимал, отчего он просто не примет неизбежность? Смертные, они вообще страшно невежественны в своем упрямстве. К чему все эти мучения, взлелеянные не более чем духом противоречия? Пернатый проклинал меня, но кто он такой, чтобы раздавать проклятия? Всего лишь жалкая птица.
Я шел по черному коридору без дверей и окон, и если кто-то когда-то называл некое место мрачным, он, конечно же, никогда не бывал здесь. Чтобы построить эту галерею, в качестве строительных материалов использовали камень мрака и раствор, сделанный из жидкой тьмы и абсолютной беспросветности. Любой другой и шагу не ступил бы здесь, чтобы не сломать себе хребет, и даже стремление придержаться рукой за стену не помогло бы. Это походило на то, как если бы вам выкололи глаза, лишили слуха и осязания. И даже так вы ни за что бы не прочувствовали всю безысходную сущность этого места.
Коридор вел прямо, никуда не сворачивая. Повсюду по пути, за этими стенами сидели мои пленники. Многие... кто осмеливался бросить мне вызов, кто был слишком слаб или же, наоборот, слишком силен для меня, способный помешать в будущем. Или те, кто мог быть полезен. Братья-иерофанты волокли в столицу славного королевства Ронстрад всех кого ни попадя. Интересно было бы посмотреть на лицо короля, узнай он о том, что под его дворцом нечисти обитает больше, чем в славном Хоэре-Чернолесье.
– Мой Повелитель... – прошептала тень, ползущая следом. – Он уже покинул Сар-Итиад.
Неужели ты решил снова перейти мне дорогу, мой старый враг? Неужели всерьез считаешь, что сможешь еще раз помешать моим планам? Наивный глупец... Куда же ты направляешься? Куда? Талас... Элагон... Умбрельштад... Они все лежат у тебя на пути. Или, может, еще южнее? Ничего, все скоро выяснится...
Я остановился перед стеной. Никаких отличий от остального коридора в этом месте не было, но я знал точно, что это именно то, что нужно.
Камень начал раздвигаться в стороны под моими ладонями, пока не освободил широкий удобный проход.
Я вошел в камеру. Тень-раб – за мной. Ворон не хотел, но ему пришлось.
– Ллар Вейленс, мой дорогой друг...
Любого вошедшего в первый же миг вывернуло бы наизнанку. Но меня никогда не волновали подобные мелочи. Здесь пахло десятком полуразложившихся трупов, жертв какого-нибудь маньяка, который однажды явился на званый ужин, прихватив с собой разделочный нож, а затем ушел, оставив после себя извращенную скульптурную группу. А скульптурная группа эта, будьте уверены, представляла собой весьма кровавое зрелище. И таким образом нетронутая гравюра смерти оставалась бы скрытой от чужих глаз, пока кто-то не откроет дверь...
Птица на цепи отчаянно забила крыльями, хотя, по идее, должна была сохранять спокойствие, ведь она являлась вековым странником в Печальном Краю и видела не одно бранное поле. Что же касается данного момента, то, как ни странно, здесь отнюдь не было учиненного неизвестно кем побоища, отрубленные головы и другие части тел не валялись, разбросанные по всему полу, а стены не были забрызганы кровью. Здесь вообще все выглядело чисто, если не сказать – пусто...
Посреди комнаты сидела худая сгорбленная фигура, опустившая голову к самим плитам пола. Белое тело было обнажено, а длинные черные волосы свисали вниз, подметая камень. За спиной сидящего, у противоположной от входа стены, во тьме что-то шевелилось. Кто-то громко шипел, кто-то с кем-то спорил, или отговаривал, или соглашался, или давал совет, или запрещал. Нельзя было разобрать ни единого слова из этого хриплого шелестящего шепота.
Ллар Вейленс никак не отреагировал на приветствие, продолжая все так же сидеть. Зато отреагировали другие. За его спиной к стене были прикованы два отвратительных существа. Эти фигуры, будто жуткий живой горельеф, составленный из тел, настолько белых, что они, казалось, даже легонько светятся во мраке, начали дико биться в своих кандалах. Эти твари походили на людей, но ни в коем случае не являлись ими. О чем говорили также и два столь же белых, как и их телá, перепончатых крыла – у каждого по одному, – прибитые к стене большими гвоздями. Обнаженные пленники были расположены друг к другу ногами, точно два ростка из одного корня, а их оттянутые кверху руки напоминали ветви, растущие к потолку. Невероятно длинные смолянистые волосы обоих заключенных были связаны между собой, образуя черный полумесяц под их сгорбленными телами. Сквозь сухую тонкую кожу отчетливо проступали все позвонки, ребра, кости и суставы – казалось, что в этих существах не осталось ни капли крови, а металл кандалов, судя по всему, так долго соприкасался с их запястьями и щиколотками, что даже въелся в плоть и сросся с костью. Изможденные тела начали извиваться, будто змеи, когда услышали мой голос; ярко-алые губы очень быстро шевелились, издавая тот самый неразборчивый шепот, а под пришитыми к лицу закрытыми веками задвигались глазные яблоки.
