– Ваэлле! Отзовись, брат! – Охрипший, с сорванным голосом эльф уже был не в состоянии кричать, в горле застыл ледяной комок. – Ваэлле!
Мертингер брел все дальше в чащу, как он думал, по узкой тропе, полностью исчезнувшей под снежными заносами, уже не понимая толком, куда следует идти. Разлапистые пушистые ели и летящий снег полностью скрыли от него все окружающее. Небо уже стемнело, и ночь начала подкрадываться к лесу. А всепроникающий холод и растущая тревога тем временем неотступно делали свое дело – подтачивали его силы, пока изможденный разум не потерял направление и ощущение времени. Вскоре перестав чувствовать замерзшие даже сквозь толстые мех и дубленую кожу руки и ноги, эльф начал тонуть в обреченности. Двигался он все с большим трудом, а холод проник даже сквозь шарф и плащ. Сколько он уже здесь? Мертингер боялся не за себя – за брата. Тот, должно быть, уже насмерть окоченел в этом проклятом лесу, а он, глупец и трус, даже не предупредил стражей. Столько горечи, столько отчаяния поселилось в душе, да только все это казалось и вовсе ничтожным по сравнению с тем, что Ваэлле сейчас погибает по его, Мертингера, вине.
Эльф споткнулся обо что-то, скрытое под снегом, и полетел вперед, в белоснежную мглу овражка. Несколько раз перекувыркнувшись, он застыл, распластавшись в снегу. Как же хорошо было вот так лежать, никуда не требовалось идти, незачем раздумывать... Ему казалось, что лес шепчет что-то, будто убаюкивая. А метель... метель танцевала там, наверху, время от времени подвывая себе. Своего тела Мертингер уже не ощущал, а из горла вместе с облачком пара вырывались хрипы. Он закрыл глаза. Кровь, казалось, и вовсе перестала течь по жилам, а сердце билось медленно и неуверенно. Эльф весь изошел дрожью, но не почувствовал этого. Дыхание постепенно становилось все более редким и слабым, а во рту пересохло. На растрескавшихся губах расцвел иней, и кожа вскоре налилась синевой... Он преображался, становясь неотъемлемой частью леса.
Как сквозь туман, до него вдруг долетел мелодичный звук – поблизости заливалась птица, исходя печальным флейтовым свистом. Так поет черный дрозд, и так же – охотничий рог их Дома. Затем где-то неподалеку раздались ржание лошадей и сильные мужские голоса.
– Он здесь, милорд! – могучий баритон принадлежал Ольвену, одному из саэгранов отца. – Я нашел его!
– Разгребайте снег! – прозвучал короткий приказ стражам.
Отец? Его голос? Нет, только не это! Как же он, Мертингер, может до сих пор оставаться жив, когда брата нет, как он теперь взглянет в глаза своему отцу... Отчего они нашли именно его, а не бедного Ваэлле?!
– Лорд Неалис, он жив, но не открывает глаз. Должно быть, снежный обморок. – Крепкие руки Ольвена начали тщательно ощупывать его конечности и растирать пальцы, предварительно сняв с сына лорда превратившиеся в ледяной камень перчатки. – Серьезных обморожений нет, мы успели вовремя.
В горло молодого эльфа полилось нечто горячее и горькое – казалось, из фляги вытекал жидкий огонь, прожигая все, к чему он прикасался.
– Мертингер! Очнись, сын! – Отец потряс его за плечо, развернув к себе.
Глаза нехотя открылись, и слова с трудом сорвались с заледеневших губ вместе с хриплым судорожным кашлем:
– Отец... Я недостоин жить... Оставь меня здесь...
Еще одна встряска – силы отцу было не занимать, недаром за глаза его называли «эльфом в медвежьей шкуре». Кости затрещали, как от хорошего удара.
– Как прикажешь тебя понимать, просвети меня Тиена?! – Хмуро сдвинутые брови, но при этом горящие радостным гневом глаза старого лорда выражали всю гамму чувств – от ликования до недоумения. – Какой дракон тебя укусил, что это значит?!
– Ваэлле... Ваэлле... – он никак не мог произнести то, что должен.
– Что «Ваэлле»? Может, ему и скажешь? Ваэлле, сын, подойди ближе! – Отец сделал знак рукой и...
Брат действительно появился рядом. Хитрый блеск явно читался в его бегающих глазах, а презрительная усмешка искривила тонкие поджатые губы.
– Мерт, ты все-таки не стоишь и обломка стрелы, как я и говорил. Я прибыл первым!
Ответ застыл в горле. Но это же брат! Живой! Хвала милосердной Тиене. Значит, он жив, значит...
– Негодяй! – ярость внезапно исказила бледно-синее обмороженное лицо Мертингера. – Значит, ты все это подстроил, мерзавец! Я думал... Думал, что тебя...
– Что думал? – младший брат рассмеялся во весь голос. – Думал, что я приеду вторым? Ха-ха-ха! Ты проиграл, братец. На этот раз я хорошо проучил тебя.
– Ах ты подлый, коварный...
– Мертингер, прекрати оскорблять брата! – оборвал его отец.
Стражи тем временем собрали на снегу легкие носилки из лозы; единым движением они подняли обмороженного сына лорда и уложили его на них, затем накрыли теплым одеялом до самого носа.
– Это была всего лишь шутка, Мерт, – не упустил случая нравоучительно добавить Ваэлле, издевательски улыбаясь. Или ему это только кажется? Сознание куда-то плывет, растворяясь в долгожданном тепле. – Ты сам во всем виноват...
* * *
Сон. Воспоминания, ставшие сном. Ведь все так и было когда-то... Мертингер вздрогнул и резко открыл глаза. Одеяло лежало на полу. О стену хлопнула ставня – по комнате гулял ветер, ворвавшийся через распахнутое окно. Щупальца предрассветного тумана, несущего с собой соленый морской воздух и осеннюю влагу, перебирались через подоконник, точно наглые пепельные коты. Все тело покрылось гусиной кожей, и холод из сна перекочевал в явь. Грудь тяжело вздымалась, эльф часто дышал.
Мертингер потер плечи, пытаясь согреться, поднялся на ноги. Он находился все в той же комнате, на том же постоялом дворе, как там его называют?.. «Сломанный меч», да. Он в землях людей, далеко от дома, и ему почти восемь веков от роду. Почему же детские воспоминания продолжают мучить его? Всегда ночью, никогда днем. Как будто память отчаянно цепляется за те немногие чувства, что все еще у него остались, а сознание во время сна наиболее уязвимо и поэтому способно пропустить нечто из былого, что причиняет дикую боль. Меч. Рука сама потянулась к кожаным ножнам, лежащим на кровати рядом, точно спящая женщина. Пальцы привычно обхватили мягкие, но в то же время крепкие иссиня-черные ремни, которыми была перехвачена рукоять, но привычный металлический холод не прогнал остатки кошмара. Перед глазами все так же стояло лицо давно умершего брата, шепчущего истлевшими губами: «Ты сам во всем виноват, братец. Взгляни на себя. У тебя нет ни отца, ни брата, ни семьи, ни любви, ни детей, ни надежды. Одна лишь гордыня, которую ты зовешь честью. Но это тлен...»
– Нет! – Резко обернувшись к двери, эльф выбросил вперед правую руку, при этом меч как будто сам выскочил из ножен, оказавшись у горла того, кто не должен был бы уже никогда тревожить живых. – Я жив, покуда у меня есть мое Имя и моя Честь! А ты давно уже мертв, как сам того заслужил. Изыди!
Вошедший человек отшатнулся назад, подняв на него испуганный взгляд:
