Однажды, после того как Кармелита провела ночь в томительном беспокойстве, она увидела, как Коломбан, расставшийся с ней накануне лишь в полночь, входит в дом; бретонец был бледен, но смотрел веселее обычного.
Она поняла, что на этот раз ему удалось справиться с сомнениями, что он принял решение, что он готов признаться в любви.
Она радостно вскочила, порхнула ему навстречу и усадила его рядом с собой на диван.
Но в эту минуту на пороге двери, остававшейся открытой, появилась садовница с письмом в руке.
— Мадемуазель! — проговорила Нанетта. — Письмо от господина Камилла!
Кармелита пронзительно вскрикнула и схватилась за сердце.
Коломбан откинулся назад и еще сильнее побледнел.
Видя, что никто из них не отвечает, садовница положила письмо Кармелите на колени.
Девушка первая оправилась от удара. Из них двоих она была если и не сильнее, то, по крайней мере, решительнее.
Она все взяла в свои руки.
Итак, она вздохнула, покачала головой, распечатала письмо и прочла; потом она протянула его Коломбану и приказала: «Прочтите!» Пока он читал, она не сводила с него глаз.
Казалось, невозможно было побледнеть сильней, тем не менее он стал еще белее.
Сначала про себя, а потом вслух он прочитал следующие строки:
«Дорогая Кармелита!
Я, наконец, получил согласие отца, тетушек и всех родных. Седьмого числа будущего месяца я приеду в Париж.
Камилл».
Никогда еще осужденный на смерть, читая собственный приговор, не чувствовал себя столь раздавленным, как бретонец, ознакомившись с письмом друга.
Облокотившись на спинку дивана, Кармелита пылко и пристально смотрела на Коломбана, ловя его взгляд.
Но, вместо того чтобы поднять глаза, молодой человек их закрыл, а из-под ресниц его хлынули слезы.
— Что с вами? — ласково спросила Кармелита. — Почему возвращение друга до такой степени вас ошеломило?
— Ах, Кармелита, Кармелита! Не спрашивайте меня! — вскричал бретонец.
— Коломбан! — продолжала она. — Почему вы так бледны, почему вы плачете?
— Потому что я умираю, Кармелита! — воскликнул молодой человек, терзая жилет на груди, словно ему не хватало воздуха.
— Вы умираете, Коломбан, — безжалостно продолжала девушка, — потому что любите меня, не так ли?
— Я?! — вскричал Коломбан, широко раскрыв глаза. — Я вас люблю?!
— Да, — просто отвечала Кармелита. — Почему бы и нет? Я ведь тоже вас люблю!
— Замолчите! Замолчите, Кармелита!
— Я и так слишком долго молчу, как, впрочем, и вы! Мы слишком долго скармливаем наши сердца гложущему их змею!
— Кармелита! — вскричал Коломбан. — Я ничтожество!
— Нет, Коломбан, вы великодушны. Просто долгое время вы одерживали победу, теперь ваша крепость пала.
— О Кармелита, Кармелита! — пролепетал Коломбан. — Простите ли вы меня когда-нибудь?
— Что я должна вам простить, если я вас люблю, если я всегда вас любила?
— Молчите, Кармелита! — перебил ее Коломбан. — Вы однажды уже сказали это, и мне достало сил не слышать этого.
— В таком случае, — выходя из себя, закричала Кармелита, — повторяю вам: я вас люблю, Коломбан! Я вас люблю! Люблю!
— Кармелита! Кармелита! Я вас слышу! И ваше дыхание меня обжигает, а ваши слова приводят меня в трепет.
Неимоверным усилием воли он стряхнул с себя очарование и, шатаясь, двинулся прочь со словами:
— Сестра моя, сестра моя! Мы оба виноваты; попросим Господа послать нам силу и смирение, чтобы искупить вину.
— Что вы разумеете под смирением, мой друг?
— Вы отлично меня понимаете, Кармелита.
— Нет, клянусь вам, я не понимаю! Уж не хотите ли вы сказать, что я выйду замуж за Камилла?
— Придется!
— Чтобы я вышла за Камилла, любя вас и зная, что вы любите меня?
— Так нужно! Так нужно! — с отчаянием в голосе вскричал Коломбан.
— Почему так нужно? Скажите же, Коломбан! — продолжала настаивать девушка. — Перед кем я отвечаю в этом мире за свою любовь? Я одинока, слава Богу! Следовательно, я единственный судья себе и только сама могу оценивать свое поведение.
— Заблуждаетесь, Кармелита, его будут оценивать общество и Господь — ваш высший судья.
— Объясните, Коломбан, каким образом общество может меня принудить сделать несчастными двух человек, а также и меня самое, если я выйду замуж за нелюбимого во вред возлюбленному? Как Господь может вменить мне в обязанность то, что противно не только моей душе, но и моей совести? Разве я поступала по законам общества, когда пала? Скатываясь в пропасть, где меня ожидали Камилл и страдание, я протягивала руки к Господу и звала на помощь. Отчего же Господь меня не удержал?
— Вы кощунствуете, Кармелита!
— Я не кощунствую, Коломбан, я вас люблю!
— Кармелита! Не будем принимать наши желания и инстинкты за наши права и обязанности… Сами посудите, куда нас это завело!
— Это упрек, Коломбан?
— О! — падая к ее ногам, вскрикнул молодой человек. — Накажи меня Господь, если я этого хотел! Для меня, Кармелита, вы самая желанная женщина и чисты, как Ева в день своего сотворения.
— Коломбан! Коломбан! — воскликнула Кармелита, снова опускаясь на диван; она положила руки бретонцу на голову, и он уткнулся лицом ей в колени. — Я сейчас не говорю ни о своих правах, ни об обязанностях, я прислушиваюсь к тому, что подсказывает мне сердце… Я не боюсь кары Господней и человеческой и знаю, что ответить людям и Богу, лишь бы меня не винили вы, мой друг.
— Неужели вы думаете, Кармелита, — прошептал готовый сдаться молодой человек, — что я забуду клятву, данную Камиллу? Но даже если бы я не давал клятву, разве я могу предать Камилла? Вот почему я сказал, что надо просить у Господа силы и смирения.
— Никогда! Никогда, Коломбан! — страстно вскричала девушка.
— Кармелита! Кармелита!..
— Вы хотите, чтобы я попросила Господа отнять у меня то единственное, ради чего я живу, лишив меня любви и наградив вместо нее сомнительной и бесплодной добродетелью — смирением? Разве вы не знаете, что без вас, без вашей любви я уже умерла бы или постриглась в монахини? Я так и хотела поступить в тот день, когда уехал Камилл; я тогда же развеяла по ветру и втоптала в грязь цветы с нашего розового куста. Но, благодаря вам, благодаря любви к жизни, которую вы мне вернули, я отказалась от этих планов… И вы хотите, чтобы я забыла, что вы меня спасли, Коломбан?
