Итак, утром девятнадцатого августа мы, по выражению Ореолы, решили во что бы то ни стало к вечеру стать миллионерами.
LXIX. ДЕНЬ 19 АВГУСТА 1820 ГОДА
— Следующий день, — продолжал г-н Жерар, — прошел для меня в кошмарах. Как ни был я далек от политики, я горячо молил Бога, чтобы заговор удался; мне казалось, что Ореола мне говорила так: преступление возможно лишь в том случае, если этот заговор провалится и господину Сарранти придется бежать. До четырех часов пополудни я прислушивался к бою часов, и каждый их удар отдавался у меня в сердце. Я то и дело смотрел на часы. Время шло, и ничто не нарушало привычного спокойствия нашей уединенной жизни.
Пробило четыре часа. Мы намеревались сесть за стол. Я еще раньше заметил, что отсутствуют приборы детей. Орсола решила, что они будут обедать отдельно. Вдруг я услышал стук копыт; я выбежал из гостиной. Ваш отец на взмыленной лошади въезжал на двор. У крыльца лошадь пала.
«Предали! Нас предали! Мне остается только одно: бежать! — воскликнул господин Сарранти. — Все готово?»
«Все», — отозвалась Ореола.
Я не мог отвечать: на мои глаза словно пала кровавая пелена.
Господин Сарранти высвободил ногу из стремени, подошел ко мне, пожал руку.
«Предали! Нас предали! — повторял он. — О ничтожества! Все было так хорошо задумано, так хорошо подготовлено!»
В эту минуту на зов Ореолы появился Жан с парой свежих лошадей. Я собрался с духом и, указав на них господину Сарранти, сказал:
«Уезжайте немедленно! Не мешкайте! Надо спасаться!»
Он еще раз пожал мне руку, вскочил на одну из лошадей, Жан сел верхом на другую, и они поехали проселочной дорогой в сторону Орлеана.
«Отлично! — шепнула мне Ореола. — Садовник в восемь вечера уходит ночевать к зятю в Морсан, мы будем одни!»
«Одни, — машинально повторил я. — Одни…»
«Да, — подтвердила Ореола, — одни, потому что мы будто все предвидели и вовремя отделались от Гертруды».
Слово «мы» напомнило мне о преступлении, в котором я был соучастником. Мой лоб покрылся испариной! Я понял, что пора призвать на помощь всю мою силу, что необходимо бороться. Но я уже давно не имел сил. Давно уже я подчинялся чужой воле и не мог более сопротивляться.
«Ну-ну, за стол! — пригласила Ореола. — Не станем же мы упускать такой случай! Давай подкрепимся и воспользуемся подходящей минутой!»
Я знал, что имела в виду Ореола, когда хотела или, вернее, предлагала мне «подкрепиться»: это значило опоить меня до такой степени, чтобы я во хмелю, когда мною будто овладевал демон насилия и безумия, перестал отвечать за свои поступки. Если того требовали обстоятельства, Ореола подмешивала в вино порошок, возбуждавший чувственность, и я почти терял голову. Уж не у Светония ли вычитала Ореола, что, когда сестра Калигулы — убийца родственников и повинная в кровосмешении любовница — толкала его на преступление, она действовала именно так? Или Ореола сама была носительницей зла и потому угадала, что шпанская муха может заменить гиппомане?
В ту ночь, когда умерла Гертруда, я уже испытал то же хмельное озлобление, что охватило меня вечером девятнадцатого августа после ужина. Я встал из-за стола» около восьми часов. Начинались сумерки. Все, что я помню, — это безостановочно нашептывающий мне на ухо голос:
«Займись мальчишкой, я возьму на себя девчонку».
Я, отупевший, бесчувственный, разбитый, отвечал:
«Да… да…»
«Но сначала, — продолжал тот же голос, — примем необходимые меры, чтобы подозрение пало на господина Сарранти».
«Да, — повторил я, — пусть подозревают господина Сарранти».
«Иди сюда!» — послышался приказ.
Я почувствовал, что меня ведут в кабинет, где я обыкновенно занимался бумагами. Там в бюро я держал триста тысяч франков, привезенные из Корбея, перед тем как передал их господину Сарранти. Ореола заперла ящик на ключ, потом взломала щипцами замок.
«Понимаешь?» — спросила она.
Я озадаченно смотрел на нее и молчал.
«Он взломал замок, украл у тебя деньги, которые ты привез от нотариуса, и был таков. А дети вошли в ту минуту, как он забрался в ящик с деньгами. Он испугался, что они на него покажут, и отделался от них».
«Да, — повторил я, — да, отделался…»
«Теперь понимаешь?» — в нетерпении спросила Ореола; она едва скрывала радость, увидев, до какого беспомощного состояния ей удалось меня довести.
«Да, понимаю… Но он будет отрицать!»
«А разве он вернется, чтобы отрицать? И кто будет его искать в Индии? Осмелится ли он вернуться во Францию, будучи осужден как заговорщик, вор и убийца?»
«Нет, не посмеет».
«К тому же мы будем миллионерами, а когда есть миллионы, многое можно сделать!»
«Как же мы станем миллионерами?» — спросил я заплетающимся языком, тупо смотря на нее.
«Ты займешься мальчишкой, я возьму на себя девчонку», — повторила Ореола.
«Верно».
«Идем вниз».
Помню, что я инстинктивно сопротивлялся. Она увлекла меня за собой и заставила спуститься. Дети сидели на крыльце и любовались закатом.
«Как странно! — сказал я. — Мне кажется, что все небо в крови».
Завидев меня, дети встали и, держась за руки, подошли ко мне.
«Пора домой, дядя Жерар?» — спросили они.
Их голоса произвели на меня странное действие: я не мог отвечать, я задыхался.
«Нет пока, — вмешалась Ореола. — Можете поиграть, мои дорогие!»
— Этого мне не забыть никогда!.. — продолжал умирающий. — Хоть я и был пьян, но видел их, как вижу сейчас перед собой, ангелочков Господних: мальчик — белокурый, свеженький, розовощекий; девочка — серьезная, черноволосая, она пристально смотрит на меня и словно спрашивает, почему у меня дрожат руки, что означают мутный взгляд, неровная походка… Пробило восемь. Я услышал, как захлопнулись ворота парка: это ушел садовник. Я огляделся и не увидел Ореолы. Где она была?.. Я вздохнул с облегчением, хотел было взять детей и убежать подальше. Может, я так бы и сделал, но почувствовал, что сам с трудом держусь на ногах. Я прошептал: «Дети! Бедные мои дети!»
В это мгновение снова появилась Ореола.
В руке она держала мое ружье.
«Возьмите, господин Жерар», — сказала она и протянула его мне.
Но моя рука отказывалась его держать.
«Дядюшка! — вскричал юный Виктор. — Ты собираешься в засаду?»
«Да, — подтвердила Ореола, — завтра у нас будут гости, и ваш дядюшка должен мне принести несколько кроликов».
