— Так! — заметил Жан Робер. — Ты уже не первой молодости; будь ты женщиной, ты бы качал еще лет десять назад убавлять себе года! А был бы ты мужчиной, стал бы скрывать возраст теперь.
Пес оставался невозмутим. Кажется, ему было совершенно безразлично, что Жан Робер знает его возраст. Видя это, поэт продолжал осмотр, надеясь напасть на нечто такое, что расшевелило бы Ролана.
И случай не замедлил представиться.
Как мы говорили, шерсть Ролана напоминала львиную, хотя была несколько длиннее и курчавее, особенно на животе. Жан Робер заметил на правом боку, между четвертым ребром и пятым, белое пятно диаметром в семь-восемь линий.
— А это еще что такое, бедняжка Ролан? — спросил он. И надавил пальцем на пятно.
Ролан жалобно взвизгнул.
— О, да здесь шрам, — заметил Робер.
Поэт знал, что раны и ожоги разрушают красящее вещество, циркулирующее в капиллярах ткани; ему доводилось видеть, как на конном заводе вороным коням выжигали на лбу белую звездочку, прикладывая горячее яблоко. Вот почему он догадался, что это рана или ожог.
Скорее все-таки рана, потому что он нащупал шрам.
Он осмотрел левый бок.
И там он нашел такую же отметину, только чуть ниже.
Робер и до нее дотронулся пальцем — пес взвизгнул еще жалобнее.
Молодой исследователь понял причину: он нащупал костную мозоль — с левой стороны у Ролана было сломано ребро.
— Ну что же, дорогой Ролан, похоже, ты, подобно своему великому тезке, был на войне?
Ролан поднял голову, приоткрыл пасть и издал воющий лай, от которого Жана Робера пробрал мороз.
Этот лай был таким жалобным и заунывным, что Сальватор выглянул из соседней комнаты и спросил:
— Что это с Роланом?
— Ничего… Вы мне посоветовали с ним поболтать, — с улыбкой отвечал Жан Робер. — Я попросил его рассказать о себе, он как раз этим и занимается.
— Что же он вам рассказал? Ну-ка, ну-ка! Мне бы очень хотелось узнать правду.
— Зачем ему лгать? — промолвил Жан Робер. — Он же не человек!
— Это лишний повод, чтобы вы пересказали мне ваш разговор, — продолжал Сальватор с настойчивостью, в которой слышалось некоторое беспокойство.
— Ну что же, вот слово в слово наш диалог. Я у него спросил, чей он сын, он сказал, что является помесью сенбернара и ньюфаундленда; я спросил, сколько ему лет, он отвечал, что ему десятый год; я его спросил, что за светлые пятна у него на боках, и он сообщил, что получил пулю в правый бок, а вышла она с левой стороны, перебив ребро.
— Так! Все совершенно точно! — заметил Сальватор.
— Тем лучше! Это доказывает, что я как наблюдатель не совсем уж недостоин ваших уроков.
— Это лишь означает, что вы охотник и, следовательно, догадались, судя по перепонке между пальцами на лапах у Ролана, а также по окрасу, что он родственник водолаза и горной собаки. Потом вы посмотрели его зубы и увидели, что клыки уже не ослепительно-белые, а коренные немного испорчены — так вы узнали, что пес не молод; вы ощупали два пятна и почувствовали по углублению в коже и по выпуклости на кости, что пес получил пулю, которая вошла через правый бок и вышла через левый, а выходя, сломала кость. Все верно?
— До такой степени, что я даже растерялся.
— Не рассказал ли он вам еще о чем-нибудь?
— Когда вы вошли, он как раз говорил, что не забыл о ране и при случае, по-видимому, вспомнит обидчика. Теперь я рассчитываю, что остальное доскажете мне вы.
— В том-то и беда, что, признаюсь, мне известно об этом не больше, чем вам.
— Неужели?..
— Однажды я охотился лет пять назад, в окрестностях Парижа…
— Вы охотились?
— Я оговорился; разумеется, браконьерничал — комиссионер не ходит на охоту. Я нашел этого несчастного пса в канаве, окровавленного, со сквозной раной: он умирал. Он был так хорош, что я почувствовал к нему сострадание: донес его до ручья, промыл рану холодной водой, добавив в нее несколько капель водки; он, казалось, ожил в моих руках. Мне захотелось оставить этого красавца себе, ведь судя по тому, в каком состоянии бросил его хозяин, тот не слишком дорожил своей собакой. Я уложил его на тележку, взятую у огородника, и отвез домой. С того самого вечера я стал за ним ухаживать, как в Валь-де-Грас выхаживают раненых людей, и, по счастью, преуспел. Вот все, что мне известно о Ролане… Нет, простите, я забыл сказать еще вот что: пес платит мне признательностью, способной вогнать в краску людей. Он готов умереть за меня и за тех, кого я люблю. Правда, Ролан?
Пес радостно взвизгнул в знак согласия, положив передние лапы хозяину на плечи, как при встрече.
— Молодец, молодец, — похвалил его Сальватор. — Хорошая собака, хорошая, мы знаем… Убери-ка лапы!
Ролан послушно опустился на пол и лег у двери на коврик, откуда Жан Робер до этого заставил его сойти, позвав к себе.
— А теперь, — сказал Сальватор, — не угодно ли продолжить наше путешествие?
— С удовольствием, однако боюсь показаться слишком навязчивым.
— Почему?
— Потому что ваша подруга должна сегодня утром куда-то пойти и, возможно, рассчитывала на то, что вы ее проводите.
— Нет. Вы же слышали: она ответила, что не может сказать, куда идет.
— И вы отпускаете вашу любимую в такое место, которое она не может вам назвать? — с улыбкой спросил Жан Робер.
— Дорогой поэт! Знайте: нет любви там, где нет доверия. Я всей душой люблю Фраголу и скорее заподозрил бы свою мать, чем ее.
— Пусть так, — согласился Жан Робер, — но, должно быть, неосторожно для молодой женщины, одной, в шесть часов утра, в наемном экипаже отправляться за пределы Парижа.
— Да, если бы с ней не было Ролана. А с ним я готов отпустить ее в кругосветное путешествие, не опасаясь, что с ней произойдет несчастье.
— Это другое дело.
Запахнувшись не без кокетства в широкий плащ, Жан Робер продолжал:
— Кстати, я слышал от вашей подруги о некой Регине. — Да.
— Это довольно редкое имя… Я был знаком с дочерью маршала Франции, которую так звали…
— Дочь маршала де Ламот-Удана? — спросил Сальватор.
— Совершенно верно.
— Это подруга Фраголы… Идемте!
Не прибавив ни слова, Жан Робер последовал за своим таинственным спутником.
На каждом шагу его поджидали неожиданности.
XI. ДУША И ТЕЛО
Сальватор провел в спальне не более десяти минут и за это время успел полностью переодеться.
