– Я думаю, это кровь. Вам нужно замыть пятно.
Быстрая улыбка – настолько быстрая, что мне удается уловить
лишь тень; как будто кто-то, сидящий внутри девушки, молниеносно протыкает ее
губы ножом и прячет нож за голенище – улыбка тотчас же зарастает. Так зарастают
мочки ушей или место, бывшее когда-то культовым Вудстоком: плющ и шиповник в
пустых глазницах Дженис Джоплин, сквозь их заросли не продерешься.
Шиповник, дикая роза – вот на что похожи ее губы! Только
сунься – и пара-тройка царапин тебе обеспечена. Или того хуже – глубокий порез,
кровь можно остановить лишь с помощью перекиси… кстати, девушка что-то говорила
о крови.
Она надо мной издевается. Надо мной, галстуком
душки-Брэндона и – опосредованно – над самим Брэндоном. Скосив глаза, я
исследую поверхность галстучной ткани и не нахожу никакого пятна, она надо мной
издевается, вот сучка! Правда, вне поля моего зрения остается узел.
«Кристенсен», или как там его. Если предположить, что загажен именно он… Да нет
же, черт возьми! Любые пятна исключены, я не проливал на себя коктейль «Проверь
ширинку», Лора не стряхивала пепел со своего мундштука, г-жа Паникаровская не
лобзала меня ярко накрашенными губами, а ее capungo не орошал струей из
бензозаправочного пистолета. Любые пятна исключены.
– Замойте пятно, Макс.
Вот уж не думал, что она запомнит мое имя! И мне
безразлично, куда она его сунет через минуту – в копилку, где валяются десятки
других имен, вперемешку с неактуальными сейчас венгерскими форинтами и жетонами
для игровых автоматов, или вовсе выбросит из головы. Мне безразлично.
Мне не безразлична она.
Я понимаю это, стоя перед писсуаром в сортире и тупо глядя
на свое отражение в зеркале. Никакого пятна нет и в помине, хренов «кристенсен»
чист. Такими же чистыми были помыслы бедолаги Брэндона перед посещением
злополучного итальянского ресторанчика в Рино, меня самым скотским образом
накололи. Опрокинули, развели, как дауна, впервые вломившегося в интернетовский
sex-чат, малыш Пи может многое про это рассказать.
Очки я оставил бы на сладкое.
Я снял бы их в последнюю очередь, уже после трусиков (если
она носит трусики), лифчиков она не носит стопудово, слишком уж хорошо
просматривались соски. Странно, что я зациклился не на них, а на кольце, но
очки были бы заключительным аккордом в любом случае. Добраться до ее глаз – все
равно что войти в нее.
Войти в нее.
Никакой порнокартинки не получается. Вызвать ее в воображении
– как два пальца об асфальт, раньше, с любой другой цыпочкой, у меня это
выходило на раз, теперь же что-то пробуксовывает. Я не могу представить ее в
койке. То есть проблем с самой девушкой не возникает, как не возникало проблем
с Монро, Бардо и Сильвией Кристель, пара мягких фильтров и полуторачасовой
грим, оставляющий от целлюлитных растяжек одни воспоминания. Проблем с девушкой
нет, проблема во мне.
Я влюблен.
Открытие, достойное писсуара, в который я все еще мочусь. Не
эту ли правду жизни изо дня вдень описывает в своих срамных историях Пи? Я
отчаянно влюблен.
Тип, пристроившийся рядом (я даже не заметил, когда он успел
нарисоваться), искоса смотрит на меня, а Лора еще имела наглость утверждать,
что пиписьками здесь не меряются. На педрилу он тоже не похож, как и на
брутального мачо, обыкновенный мужик лет сорока – сорока пяти. Хрен бы с ним,
но что, если это и есть один из спутников девушки? Или, что хуже, –
единственный ее спутник? Одна лишь мысль об этом обдает меня холодом.
– Ну что еще не слава богу? – спрашиваю я.
Ему не сорок, он значительно моложе – если зеркало, в
котором он отражается, не врет. И я готов поклясться… Я готов поклясться, что и
у него разные глаза! Чувства, которые меня одолевают, – детская обида,
детская ревность и вполне взрослое желание вломить ему в грызло. До
сегодняшнего вечера фишка с карим и зеленым принадлежала только мне, стоило
выпустить на волю одну темнокрылую бабочку и одну ящерицу цвета морской волны –
и все, дело было сделано. Цыпочки оказывались подо мной без всяких
дополнительных усилий.
– У вас галстук испачкался, – наконец-то выдает
тип.
Теперь я впадаю в тихую ярость, иначе как сговором это не
назовешь. Наверняка тип и девица завалили на пати теплой компанией и теперь
стебутся над простаками в модном стиле флэш-моб.
– У меня шла носом кровь, – поясняю я, хотя тип
вовсе не ждет пояснений. – Шла носом кровь. Вот он и испачкался.
– Проблемы?
Хороший вопрос. До сегодняшнего вечера, до той самой минуты,
как я расшиб лоб о непроницаемые очки девушки, никаких особых проблем у меня не
было.
– Высокое давление, – ничего умнее мне в голову не
приходит.
– Бьюсь об заклад, что вы даже не знаете, как выглядит
аппарат для измерения давления.
Пари в сортире – это что-то новенькое.
– Бьюсь об заклад, что ваш член меньше моего. –
Только теперь я замечаю зрителей на заднем плане: два бритоголовых ублюдка,
подпирающих дверь.
Их лица по-младенчески безмятежны, собственно, они и есть
младенцы, связанные незримой пуповиной с типом у зеркала; стоит хозяину пальцем
шевельнуть – и они раскроят мне череп. Ничего личного, раскройка черепов идет в
их контрактах отдельной строкой, не исключено, что за нее полагаются премии и
молочные продукты на вес. Зря я ввязался в этот никчемный разговор.
– У вас точно проблемы.
Убить меня не убьют, повод слишком ничтожен, но вывеску
попортят однозначно. Прикрыв глаза в ожидании, я мысленно начинаю подсчитывать,
во сколько мне выльется ремонт вывороченной челюсти и замена половины зубов,
черт, я же видел этот фильм – «Никогда не заговаривай с незнакомцами», даже
вставил относительно него свои дежурные пять копеек.
Слабое утешение, все мои мелкотравчатые истории начинаются
как «Нескромное обаяние порока», а заканчиваются как «Господи, за что мне это?»
[8]
минус канареечная гомосексуальность. Плюс бутылка пива в полном
одиночестве. Лучше – две.
Что-то никто не торопится бить мне морду.
Пора уже выпустить их – одну темнокрылую бабочку и одну ящерицу
цвета морской волны. Что я и делаю, тут же обнаружив, что сердобольного козла –
кем бы он ни был – рядом со мной нет. Нет и его зашморганных телохранителей.
А я по-прежнему стою в сортире, еще больше влюбленный, чем
три минуты назад, у тебя и правда проблемы, бэбик. Впрочем, от одной я могу
избавиться прямо сейчас.
Галстук засранца Брэндона.
Он не понравился девушке, которая понравилась мне. Мне нужно
было сделать это раньше, много раньше (не тогда, когда мой дражайший папаша
собирался повеситься на собачьем поводке, а мамаша подбадривала его громкими
криками, держа в руке зажигалку, – оба были пьяны в хлам). Не тогда. Мне
нужно было сделать это, когда девушка сказала мне: «Замойте пятно, Макс». Снять
проклятый галстук и сунуть в карман – всего и делов.
