Но я в свойственной мне манере последыша-кинокритика из
двухнедельного альманаха запаздываю с реакцией на события.
Освободившись от удавки – галстук перекочевывает в карман
брюк, направо от презервативов, направо и значительно ниже, – я
расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, потом еще одну. Видоктот еще, но теперь,
по крайней мере, разговор о пятнах крови отпадает сам собой. Кто бы его ни
завел.
* * *
…Сука.
Я мог бы предположить нечто подобное, и все-таки… Близость
Лоры и девушки поражает меня в самое сердце, правда, это не та близость, после
которой хочется – в припадке ревности – замочить оба действующих лица
гипотетического адюльтера, они просто разговаривают.
Перетирают срань, как обычно выражается Лора. Но ситуация
далека от обычной, стоит только взглянуть на Лору. Такой я не видел ее никогда.
Собственно, и узнаю я ее лишь по провокационному мини-платью, в инструкции по
его применению напрочь отсутствует пункт «нижнее белье»; по платью и мундштуку,
что-то с ним не так, то ли он вытянулся до размеров трости, то ли усох до
размеров фильтра к «Парламенту», хрен поймешь.
Нет, женщину в платье Лоры я не знаю.
И никогда не знал. Была ли она на Пиренеях? Со мной – точно
не была, я и сам не был, а угарная корпоративная поездка в Коктебель(От-ебель)
не в счет, Дюссельдорф с Кельном и франкфуртский аэропорт тоже можно засунуть в
задницу. Пока я сидел с кенийкой, Лора прохлаждалась с итальянским карабинером
и, кажется, даже отсосала. Или он у нее, что, впрочем, не так уж важно. Важна
ее физиономия сейчас, хотя нужно быть последним циником, чтобы назвать это лицо
физиономией.
Это лицо – смуглое (обуглившееся от страсти?), эти
потрескавшиеся губы – как потрескавшиеся камни мостовой – или как дощатый пол,
десятки каблуков стучат по нему в ритме фламенко; десятки каблуков, им и сносу
нет, десятки кастаньет, нет на них управы; «ти амо», «ти амо», кончится ли все
добром?
Ти амо.
Лорино лицо танцует для девушки, в которую я отчаянно
влюблен.
Ти амо. Ти амо. Ти амо.
– …А вот и я.
Ничего общего с agual ничего общего с quierol ничего общего
с azucarl
[9]
.
Скверно, очень скверно влезать на сцену, не зная азов, не
попадая в такт; вот и я – любитель-приготовишка, начисто лишенный грации, с
водкой, распяленной на брючном ремне.
– Вот и я.
– Виделись. – Лора смотрит на меня почти с
ненавистью, невидимые эмбра и мачо
[10]
щелкают перед моим носом
попеременно.
Эмбра. Или «самка» в дословном переводе, Лора будет
сражаться, как и умеют сражаться только самки, – пока последняя капля
прогорклого молока не вытечет из сосцов, не смешается с кровью и землей, –
не суйся, милый, эти прямые волосы, этот прямой лоб не для тебя. Сука. Пошла
ты, сука!..
– Привет, Макс. – Скорпионьи хвосты ободряюще
подрагивают, что может означать одно: выбора у нас с Лорой нет, умрем мы дважды
или трижды в промежутках между щелканьем кастаньет – выбор всегда останется за
девушкой.
– Так вы знакомы? – На Лору жалко смотреть.
– Почти. Я – Тинатин.
Тинатин. Вот как, вот оно что. Имя обдувает меня подобно
легкому ветерку, слишком легкому, слишком непостоянному, неизвестно, какие
запахи он принесет, чем обернется через минуту. Тинатин. Ти-на-тин. Не об этом
ли имени я мечтал, не его ли выдувал из бутылочных горлышек еще в детстве? Я
готов поверить – именно его. Я почти верю. О чем-то сходном думает и Лора, хотя
вряд ли в ее детстве были бутылочные горлышки. Старинный фарфор – немецкий,
китайский, – скорее всего, куклы тоже были фарфоровыми и разбивались со
звоном – ти-на-тин.
– Тинатин. Можно – Тина.
– Тина, – шепчет Лора.
– Тина, – шепчу я.
– Здесь скучно, – шепчет Тинатин.
– Можно продолжить вечер в каком-нибудь другом месте.
Повеселее.
Лора, конечно же, предложение исходит от Лоры, еще один –
победный – удар эмбры, мне нечего противопоставить ресторанному критику
«Полного дзэна». На Ким Ки-Дука Тинатин не клюнет, география смерти и
анатомический театр любви уж точно не для нее.
– Хорошая идея. Правда, Макс?..
На Лору жалко смотреть. Я и не смотрю, я смотрю только на
Тинатин. И Лора, на которую жалко смотреть, тоже смотрит на Тинатин. Нам и
раньше случалось лезть под платье одним и тем же цыпочкам, но сегодня – сейчас
– все по-другому, до платья Тинатин не добраться, руки у нас коротки; руки
коротки, а лестничный пролет длинен. Она – вверху, и по-прежнему в своих
вросших в кожу очках, мы с Лорой – внизу, и керамические наши сердца, пригодные
разве что для тушения сигарет с мундштуком и без, – керамические наши
сердца разбиты.
Не спутать бы осколки.
Не спутать бы; иероглифы, образующие имя постыдной тайны
Хайяо, мне ни к чему. Латинские имена карабинеров из аэропорта во Франкфурте –
тоже, возможно, и сама Лора не удосужилась их узнать: безличный секс, который
она время от времени практикует, предполагает отсутствие имен. Безличный секс,
который время от времени практикую и я, предполагает наличие одной-единственной
фразы: «Ты прелесть, о-о!..». Когда-то давно я нашел ее в кармане своего
папаши, куда регулярно лазал за мелочью, ничего другого там не водилось –
жалкая мелочь, жалкие, сбившиеся в кучу волосы на затылке, сам затылок – не
менее жалкий, никакого сравнения с куклами Лоры – немецкими, китайскими… «Ты
прелесть, о-о!..» – и как только моему папаше удавалось раскрутить на минет
всех своих баб? И кто только не перебывал у него в паху, теперь мне кажется,
что и черножопая джазистка Викки Андерсон там отметилась, и Си-Си Кетч слегка
подпортила там свой феерический причесон «бананарама», а Моника Левински не попала
в общий список исключительно по малолетству. Хотя папаша пользовал и нимфеток –
с бледными ногами, бледными волосами и болячками над верхней губой.
Лоры среди них не было.
Но я легко мог бы ее представить – рядом с папашей, в
дальнем углу кухни, у мутного окна, среди жестянок из-под халвы, набитых
мокрыми окурками. Не эту Лору, на которую теперь жалко смотреть, а ту, которую
я знал еще полчаса назад – высоколобую тварь с запахом болгарского лечо в
подмышечных впадинах; с роллами из морепродуктов на запястьях, их
культурологическая ценность равна культурологической ценности Акрополя; с
корейской лапшой куксу, вплетенной в волосы, – повесить ее остатки на уши
нашим зажравшимся тамагочи святое дело.
Лора, что с тобой случилось, Лора?..
То же, что и с тобой, милый, сказала бы Лора, если бы могла
прочесть сейчас мои мысли. Если бы – но ей не до меня. Я и сам далек от
сантиментов припортовых кабаков, окажись мы там – я первый разбил бы Лорино
лицо о край раковины в сортире – или как там еще избавляются от конкурентов?
Перетягивают шею шнурками под гаражный рок-н-ролл, суют перо в ребра под
фолк-хреновину, выдавливают глазные яблоки под Билли Айдола.
