lost a girl: эй, придурок!
jukebox покидает чат. Возвращайся, Jukebox!
Он eesde.
Его уход – всего лишь маневр, ничего не значащий. Уловка.
Ловушка для дурачков. Он – везде.
Должно быть, сейчас я выгляжу не лучше, чем две сучки,
плещущиеся в ванной, нет не так: я не суше. Рубашку можно запросто выжимать,
волосы тоже, контрастный душ от jukebox, поздравляю, бэбик. Первое, что нужно
сделать, – стереть адрес чата «J'embrassePas». Если компьютер Август
постоянно включен и если я смог воспользоваться им, нет никаких гарантий, что
кто-то другой не воспользуется. И не заглянет в журнал Интернет Эксплорер.
Лишние свидетели мне ни к чему.
Лишних свидетелей нужно убирать.
Так всегда делает Чарльз Бронсон, иногда – Клинт Иствуд и
никогда – Вуди Аллен. В этом случае я на стороне Чарльза Бронсона. Остается
выяснить, на чьей стороне jukebox. Этого тебе никогда не понять, безумный Макс,
и не пытайся.
– Поиск в локальных дисках (С:;Е: ) и во вложенных папках.
– искать в системных папках.
– искать в скрытых файлах и папках.
Есть!
«LASTTEMPTATION». Папка с файлами.
«Last temptation» – последнее искушение, почти «Последнее
искушение Христа», гумозная итальянская харя Мартина Скорсезе мне всегда была
не по нутру, и к чему это Август было называть папку именно так? Она не
производит впечатления девушки, ушибленной киноромантизмом.
В самой папке содержится еще несколько папок, их названия
гораздо менее символичны. И гораздо больше смахивают на Август.
«Илья. Письма».
«Илья. Работы».
«Илья. Выставка».
«Илья. Она».
Читать чужие письма не есть хорошо. Тезис, который никогда
меня особенно не волновал. «Зачем ты лапал мою девочку?!» – к этому отчаянному
воплю души я отношусь с большим пониманием.
Будет интересно.
Хренов музыкальный автомат, второй раз он ловит меня на одну
и ту же наживку. О'кей, о'кей, приятель, считай, что я заглотнул ее. Только с
чего начать? Письма. Работы. Выставка. Она.
Она.
Так я и думал. Так думал и я. Она («почему бы Ей не полюбить
тебя?»), я снова ощущаю странные токи в плече, оно пульсирует, оно дышит.
Она. Пять файлов в формате bmp, рисунки или фотографии. Я
почти уверен, что фотографии. Так и есть, фотографии. И на всех фотографиях –
Тинатин. Экран монитора плывет у меня перед глазами: Тинатин, но как это снято!
Фотографии нельзя назвать ни цветными, ни черно-белыми, самое подходящее
определение – сепия, но и это не совсем то. Так действуют на впечатлительные
души картины старых мастеров с их рассеянным внутренним светом. Тинатин
обнажена, и тело ее мерцает, струится, это тело совсем юной женщины, тело,
полное тайн и опасностей, к его берегам невозможно приблизиться, не потерпев
кораблекрушения… Джан-Паоло может отправляться на покой, Жиль Бенсимон может
отправляться на покой, ирландские губы и баскская щетина не идут ни в какое сравнение
с этими фотографиями. Даже здесь, искаженные компьютерным разрешением, они –
лучшее, что я видел. Из всего, что я вообще когда-нибудь видел. Они претендуют
на абсолютную истину, они и есть абсолютная истина. Как будто последним
искушением Христа был фотоаппарат – и он не устоял. Меня охватывает почти
религиозный восторг, кажется, еще мгновение, и я пойму высший смысл
человеческого существования.
Мне не хватает воздуха. Это не пугает, скорее – успокаивает,
укутывает, как укутывает метель замерзающего путника. И я готов замерзнуть,
провалиться в блаженное небытие, мне плевать, что будет потом, когда две сучки
найдут меня, замерзшего…
Две сучки.
Мысль о них приводит меня в чувство.
И еще одна мысль, гораздо менее захватывающая. О человеке,
сделавшем фотографии. Это не любительские потуги Макса Ларина в 27 килобайт. По
странному совпадению тех телефонных снимков тоже пять, но сделаны они были
крадучись, исподтишка. Здесь же совсем другое. Не то чтобы Тинатин откровенно
позировала фотографу – она ему доверяла. Или делала вид, что доверяет, я бы
согласился и на меньшую жертву с ее стороны. Конечно, видеть тело еще не
означает обладать им, но ревность уже плющит меня, бьет в виски, наполняет рот
горькой слюной.
И.М.
Надпись в правом нижнем углу каждой из фотографий. Скорее
всего, это инициалы фотографа, авторский знак, ничего общего с инициалами
Иисуса Христа.
«Илья. Письма».
Скачанные из электронного почтового ящика и сохраненные
послания, если судить по ярлыкам: их не так много, десять-пятнадцать штук, наугад
я открываю одно:
«Август, малыш, что-то потерялись мы в этой жизни. Получила
ли ты мои последние снимки? Те, которые я отправил тебе из Самарканда? Что
скажешь?..»
Не то, совсем не то!
«…видел твоих голожопых ковбоев на сайте у Джима. Растешь,
мать. И здорово поработала со светом… Мои фильтры пригодились?..
…предложили отснять серию для путеводителя по Греции. Нужно
что-нибудь нетривиальное. Ты ведь там была, может, подскажешь пару мест…
…есть возможность поучаствовать в одном симпатичном
дублинском проекте, рабочее название «Русское ню», сообщи, свободен ли у тебя
конец сентября текущего года. Или свяжись с Вадиком, он курирует это начинание
с нашей стороны…
…И кстати, как твоя новая любовь? Уже затянула ее в
койку?..»
Ничего, что подпадает под категорию «будет интересно».
Ладно, третья попытка.
«Август, проявись, плиз!!! Ломился, как бесноватый, но опять
тебя не застал. Маленькая дрянь, которая теперь сидит у тебя на телефоне,
сказала, что ты отчалила в Европу. Ты нужна мне, нужна! Хотя бы изредка проверяй
мыло, умоляю!..
…если бы я был уверен, что в твоем ящике никто не пасется…
если бы я был уверен… нет, не так, все равно всего не напишешь. Нет, не так,
НИ-ЧЕ-ГО не напишешь, ты мне нужна, ты мой друг, Август. Единственный. И как
всякий единственный друг, ты всегда в зоне недосягаемости… Происходит что-то
странное, страшное… я больше не справляюсь… и не могу остановиться. И не могу
все это остановить. И вернуться тоже не могу. Но я ни о чем не жалею. Она –
лучшее, что могло со мной произойти, но так и не произошло. А я все надеюсь,
что произойдет… Один поцелуй считается, Август?..»
Эй, паренек, спроси об этом меня. Один поцелуй считается,
еще как считается! Одного поцелуя вполне достаточно, чтобы полностью изменить
жизнь, а ты не из храброго десятка, как я посмотрю. Переживаешь, скулишь,
цепляешься за бритоголовых подружек, трясешь перед ними кальсонами. Хорошо, что
мне некому писать такие дурацкие сопливые письма. Я в лучшем положении, чем ты,
приятель.
«…Посылаю фотографии, они все объяснят. Теперь-то ты не
будешь считать, что крыша у меня поехала? Они стоят того, что мне пришлось
пережить, они все искупают, разве нет? Только сейчас мне пришло в голову, что я
второй день в Альпах. Я даже этого не заметил, представляешь! Все сузилось до
размеров объектива, и в нем я вижу только то, что хочу видеть. Или только то,
что хочет она…»
