Голос Земфиры – такой же наглый, как соплячка.
Голос Земфиры – такой же печальный, как мать соплячки, Анна
Брейнсдофер-Пайпер.
Даже голос Земфиры никогда не сможет примирить соплячку и
Анну Брейнсдофер-Пайпер. Никто, ничто и никогда не примирит их.
– Сделай громче! – командует соплячка.
– Это максимум, детка.
– Херня, херня, херня!.. А почему у тебя такая кислая
физиономия, мамахен? Тебе не нравится эта музыка?
– Почему же?..
– Тебе не нравится эта музыка, потому что она –
русская?
Соплячка нарывается, определенно. Если бы не паспорт, я бы
таки врезал Лягушонку. Если бы не паспорт…
– Нет. Мне нравится эта музыка.
– Знаю, что не нравится. Потому что она – русская. А
все русское уже давно тебе не нравится! Ты ненавидишь все русское. Может, и Дэн
тебе не нравится? Он ведь тоже русский. Ну скажи, скажи, что он тебе не
нравится!
– Мне… мне нравится Дэн.
Я не просто не нравлюсь Анне Брейнсдофер-Пайпер. Если бы она
могла – она закатала бы меня в асфальт, утопила бы в чайной ложке (да, чайной
ложки бы хватило!), бросила бы на съеденье крокодилам, вогнала бы лошадиную
дозу цианистого калия, плеснула бы в рожу серной кислотой. Об этом кричит ее
подбородок, ее скулы (хорошо еще, что я не вижу глаз), и лишь рот… Лишь рот
Анны Брейнсдофер-Пайпер сохраняет нейтралитет – и то благодаря реликтовому слою
кожи под темно-вишневой помадой. Тому самому, который никак не может забыть
одного – Дэн-Дэн-Дэн.
– Мне нравится твой парень.
– Не пизди, – соплячка все еще не оставляет
надежды капитально поцапаться. – И вообще… Насрать мне, что ты о нем
думаешь.
– Ну что за выражения, детка!
– Русский мат. Тебе не нравится русский мат? Корчишь из
себя европейскую мадам?.. И вот что… Остановишься у аптеки. У первой же аптеки,
слышишь!
– Зачем?
– Нам нужно купить презервативы. Правда, Дэн? Паспорт.
Паспорт. Паспорт.
– Правда, – подтверждаю я.
Я связан чертовым паспортом по рукам и ногам, мне не
вырваться из его клетки, цветная фотография в нем – фотография Макса Ларина – и
та имеет больше прав. Но если я даже наплюю на паспорт, то нет никаких
гарантий, что Лягушонок не приведет в исполнение вторую свою угрозу: и тогда
уже мои права мне будет зачитывать ближайший к месту событий полицейский. У
Анны Брейнсдофер-Пайпер гораздо большая свобода маневра, странно, что она ей не
пользуется. Напротив, безвольно и совершенно сомнамбулически выполняет все
вздорные, за гранью разума желания соплячки. И она действительно
останавливается у ближайшей аптеки – сочинительница crimi Анна
Брейнсдофер-Пайпер.
– Я быстро, – соплячка выпускает на свободу мой
пах, наконец-то! – И без глупостей, пожалуйста!
Это относится не только ко мне, но и к Анне.
Некоторое – совсем недолгое – время я смотрю на небо: сквозь
стеклянную крышу «Пежо» оно кажется почти таким же стерильным, как платформа,
на которой нас перехватила сочинительница. И почти таким же серым, как небо
ЭсПэБэ, бледно-розовые и бледно-зеленые художественные подтеки на нем – не в
счет. А если закрыть глаза – исчезнут и подтеки. Если закрыть глаза – можно
представить себя в «Галантце» Лоры, пахнущем нейлоновыми колготками Jane В. Или
– в «Тойоте Лэнд Крузер», пахнущей чистенькой, гладко вылизанной шерстью
Сонни-боя. Если закрыть глаза – можно представить все, что угодно.
– Вы кажетесь мне порядочным человеком, –
прерывает молчание Анна Брейнсдофер-Пайпер. На чем основан ее вывод я ума не
приложу.
– Вы тоже… очень симпатичная.
– Вы ведь… не сделаете плохо моей девочке?
Эту девочку нужно поставить раком и немилосердно драть ее
ремнем. А лучше – пряжкой от ремня. Драть с оттягом, с утра до вечера и с
вечера до утра. Может быть, подобная экзекуция хоть немного приведет ее в
чувство.
– Она очень ранима, хотя и выглядит грубоватой.
«Грубоватой» – это еще мягко сказано. Психопатка – так было
бы вернее.
– …и больше всего она нуждается в друге.
– В дружке, ага, – хмыкаю я.
– Не в дружке, – поправляет меня Анна. – В
друге. Который бы помог. Который защитил. Я не смогла стать ей другом, я
упустила время, когда могла бы стать ей другом. И этот чудовищный, этот
кошмарный возраст…
Анна Брейнсдофер-Пайпер заблуждается. Заблуждение несчастной
матери, которая никак не может поверить в то, что ее дочь – психопатка. И дело
не в возрасте Лягушонка, которая уже сейчас со смаком исполняет роль вполне
взрослой жабы-шантажистки. Дело в тебе, Анна. Слишком уж ты хороша и слишком
уродлива Лягушонок. Она бы еще могла простить тебе твою красоту. Но свое
уродство уж точно не простит.
– Мне уйти? – спрашиваю я у Анны, не делая и
попытки сдвинуться с места.
– Нет, – пугается сочинительница crimi. – Это
был бы не лучший выход, поверьте. И зачем вам уходить? Вам ведь нравится моя
дочь?
Вот кого бы я пришпилил без всяких рефлексий. Без всяких
сожалений, без всякого сострадания – и справедливый акт возмездия не вызвал бы
у меня даже изжоги. Если бы Лягушонка звали Август – я отправил бы ее в полет с
шестнадцатого этажа еще раз. И еще, и еще. Чтобы потом выбрать самый эффектный,
самый запоминающийся дубль и пересматривать его в минуты душевных потрясений:
лучшего средства от депрессии и придумать невозможно.
– Вам ведь нравится моя дочь?..
– Очень. Я просто очарован ей.
– Будьте добры к ней. Будьте снисходительны. Будьте
терпеливы. Будьте терпимы. Но главное – будьте добры.
Причитания Анны Брейнсдофер-Пайпер, ее тихий, извиняющийся
голос забиваются мне в ноздри, мешают дышать. После всего сказанного Анной я
пребываю в недоумении: кто из двоих на самом деле психопат – мать или дочь? С
Лягушонком все более или менее понятно, но Анна… Подкладывать свою
пятнадцатилетнюю девочку под первого попавшегося мужика, и при этом взрослого
мужика! Что, если у меня самые дурные намерения? Что, если я собираюсь обнести
все их святое шведское семейство или того хуже? На месте Анны я не был бы столь
доверчив.
Но я – на своем месте.
Месте порядочного человека.
Совсем недавно я получил в награду десятирублевый глухонемой
титул благородного человека, теперь к нему прибавилась еще и порядочность.
Анна Брейнсдофер-Пайпер может не волноваться.
– Будьте добры к ней, – как заклинание повторяет
Анна. – Будьте добры. Будьте добры.
– Не волнуйтесь. Ей ничего не угрожает.
– Вас и вправду зовут Дэн? Или это… Это ее очередная
придумка?
