– Да что ты!
– Да. Все именно так и было. Мы летели, вовсе не
держась, кто же из нас первым упадет? – частит соплячка. – Мне
кажется, мы крепко влипли, мне кажется, потухло солнце, прости меня, моя
любовь, домой – слишком рано и пусто, с тобой – слишком поздно и грустно, я
разошлю открытки светлым мне знакомым, я их по запахам узнаю по влюбленным,
катились звезды, прожигая в небе дыры, с ума сходили перекрестки, не бери себе
в голову, Катюха, не бери, прогоняй ностальгию мимо дыма в потолок, кроме
счастья есть зима, простуды, просто невезенье, в воскресенье ты же будешь
улыбаться и казаться, между прочим, лучше всех…
Но уж никак не лучше Анны Брейнсдофер-Пайпер, гы-гы,
бу-га-га, нахх!..
– …выбирай себе же сны и настроенья, ты говоришь, что
страшно, – я смеюсь, есть у меня один секрет, покатаемся по городу, отвези
меня, пожалуйста, к мосту, – ближе, ближе, здесь я дышу, давай выпьем,
прямо здесь и сейчас, мое сознанье несется ракетой в сторону солнца, меня не стоит
бояться, в меня не стоит влюбляться, ты очень милый парень, но таких, как я,
больше нету, давай договоримся – будь со мной, смотри, я тебе покажу чудеса,
какая безумная пара, будь со мной, ТВОЙ АНАЛИТИК ПРОСТО БЛЯДЬ!..
Ла-ла-ла. Ла-ла.
Я попался. Откровения соплячки не стоят и выеденного яйца,
но я попался. К.тому же это чужие откровения, и я даже знаю чьи. Той,
физиономия которой глазеет на меня со всех постеров. Чем была бы заполнена
жизнь соплячки, не существуй в природе этих откровений? Чтобы пристроиться им в
хвост – много ума не надо. Чтобы свистнуть чужой паспорт, нужна известная
ловкость, но никак не ум. Ненависть к Анне – другое дело, она совсем не такая
плоская, как лоб Лягушонка, как ее грудь. Ненавидеть мать только потому, что
она лучше, что она красивее? только потому, что твои губы безнадежно
проигрывают ее губам и что все окружающие лижут ей жопу? Лизать же тощий
соплячкин зад никому и в голову не придет, даже «ЖЖ»-феминистки под этим не
подпишутся. Так думаю я. Но не исключено, что я ошибаюсь, эй-эй, безумный Макс,
твой аналитик просто блядь!..
– Я впечатлен, – говорю я соплячке.
– Что, в натуре?
– Ага. По самые помидоры. Я могу воспользоваться
ванной?..
…Всю жизнь мечтал поваляться в джакузи.
Ванная в доме соплячки и Анны Брейнсдофер-Пайпер занимает
гораздо большую площадь, чем ванная в доме Август, но всяких примочек,
притирок, гелей для душа, пенок и шампуней примерно столько же. На вешалке
(притараненной прямиком из «IKEA», откуда же еще!) висят два махровых халата,
белый мужской и розовый женский: белый – с вышитыми якорями, розовый – с
вышитыми гиацинтами, стерильно-мудаковатый прикид взрослых. Есть и еще нечто,
напоминающее хламиду, – неопределенного цвета. Это, надо полагать, банные
радости соплячки. Конфликт поколений налицо, вот только непонятно, почему
родители терпят вопиющую неаккуратность соплячки.
Она – настоящая неряха. Неподдельная грязнуля.
Вода в джакузи приобрела красноватый оттенок, но я не особо
заморачиваюсь этим: должно быть, именно так отсвечивает плитка. Ванная выложена
темно-красной плиткой, пол в ванной – темно-красным мрамором, интересно,
фигурирует ли эта ванная в crimi-историях Анны? По мне так самое подходящее
место для какого-нибудь завораживающего, многослойного, многостраничного
преступления. Жертва принимает ванну, релаксирует в пахнущей камелиями воде, и
в это время тихонько скрипит дверь…
Дверь и вправду скрипнула.
Я вздрагиваю.
Кот. Абсолютно лысый, ни единой шерстинки. Совсем недавно я
видел точно такого же, на кухне у Марго. Но этот, в отличие от того кота, не
мультяшный, не рисованный – самый настоящий. Кажется, кота зовут Муки.
– Муки! – окликаю я. – Муки-Муки-Муки!..
В гробу он меня видел.
Муки обнюхивает мою одежду, сваленную на пол, подтягивает ее
лапой, пытается разрыть ткань.
– Эй, приятель! Если вздумаешь обоссать мне штаны, я
тебя удавлю!..
Кот и ухом не ведет.
А спустя секунду, оставив в покое мои шмотки, вспрыгивает на
край ванной, садится в дальнем углу, между гелем и шампунем, как раз напротив
меня. Муки, несомненно, кот, – так же, как Сонни-бой, несомненно, был
кроликом. О Сонни у меня остались самые приятные воспоминания, что за тварь
Муки, мне еще предстоит узнать.
– …Вы спуститесь пообедать? – слышу я голос Анны,
доносящийся с первого этажа.
– Я возьму жратву наверх, – голос соплячки гораздо
ближе ко мне, чем голос Анны. Мне это не нравится.
– Пообедайте нормально, за столом. В твоем хлеву даже
сесть негде.
Впервые Анна употребила в контексте соплячки такое крепкое
словцо, как «хлев».
– Тебе должно быть стыдно перед… перед Дэном.
– Да ладно тебе, писака! Он кидал мне палки и не в
таких местах!
«Кидал палки». Я кидал ей палки. Вот как. Соплячка совсем
оборзела, и приструнить ее некому. Да и хрен с ней. Даже забавно.
Соплячка просачивается в ванную минуты через три после
прихода Муки. С самым отстойным гамбургером в руках. Так же жуя чертов
гамбургер, она опускает крышку унитаза и устраивается на ней. И принимается
смотреть на меня.
– Есть хочешь? – спрашивает она.
– Пока не умираю.
– Я могу принести.
– Не стоит.
– Писака приглашает нас на обед.
– Ты уже дала согласие?
– Еще думаю.
– Но вряд ли согласишься.
– Ну-у… Скорее нет, чем да.
– Прикольный у тебя кот.
– Не у меня. У мамахен.
Соплячка вращает глазами, уследить за ее взглядом
трудно, – кажется, он перемещается с гамбургера на кроссовки. Очевидно,
нужно чем-то пожертвовать для неведомого мне сакрального акта: гамбургером?
кроссовками?..
Она выбирает кроссовки. Вернее, одну кроссовку.
Быстро снимает ее с ноги и запускает в кота. Бросок
приходится точно в цель, шампунь и гель для душа не задеты, но Муки!.. Падение
Муки недалеко ушло от падения Египта, души юных фараонов, заключенные в
безволосом кошачьем теле, вопят, визжат, орут. Их точеные профили распадаются
на части, отбитые известняковые носы летят в сторону, спеленатые диафрагмы
взрываются; геометрия ступней и ладоней нарушена бесповоротно. Голос у Муки
оказывается слишком высоким, слишком резким; фальцет, да, – его можно
сравнить с фальцетом.
Муки орет.
Сонни-бой был молчуном, а Муки, судя по всему, любит
поорать, вряд ли он сгодится на роль слушателя. Но даже такой – орущий – кот
вызывает во мне больше симпатии, чем соплячка.
– Пшел вон! – припечатывает Лягушонок.
